ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст)
Шрифт:
Еркин взял обеими руками мягкие чукотские уши, завязал узлом у нее под подбородком:
– Ты хорошо сказала, ты молодец. Нельзя желать неправду.
– Гляди, Еркин, как вызвездило сегодня!
– Ты запомнила наши имена звезд?
– Вон та - Железный кол… Да? И Семь воров на месте. Гляди, Еркин, Птичья дорога зимой еле видна.
– Тебе не холодно?
Они вышли из ворот. Показалось Еркину или на самом деле в степи промелькнула черная фигура? Исабек бродит. Еркин не окликнул - не хотел встречи с Исабеком. Ветер давил все сильней. От поселка к школе катил грузовик с фанерной
– Дядя Паша приехал. Повезет завтра интернатских по домам.
– Это далеко?
– Не очень. Километров двести.
– А мы, может быть, скоро уедем насовсем.
– Я знаю.
– Ничего ты не знаешь. Ни-че-го!
– Не знаю, - согласился Еркин.
– Ну и что же будет?
– Все будет. Много людей, много света. А ты будешь? Ты?
Давешний чудак в бушлате вышел из тьмы на свет фар, заслонил глаза ладонью. Ручища как кувалда - пол-лица прикрыла, не узнать. Паша притормозил, открыл дверцу.
– Тебе чего? Выпил? Иди проспись!
– привычно приговаривал он. Но отчего-то засомневался: не пьяный, нет, стоит не колышется.
Чудак в бушлате пропал из лучей фар, но куда? Паша не слышал его шагов по разбитой дороге. В таких-то корявых сапожищах и трезвый в темноте запинается, а этого не слышно. Где он там застрял, чудак?
– Браток, подвези!
– услышал Паша чудака вовсе рядом. Когда подскочил, успел?
– Тебе далеко?
– Пашу смех взял: посадить чудака, прокатить двести метров до школы.
– Ладно, садись!
– Не мерзнуть же мужику на ветру, тем более, похоже, не здешний, степи не знает, уйдет - заблудится.
Паша потянул дверцу - захлопнуть, но чокнутый не отпустил.
– Не дури! Зайди с той стороны! Кругом обойди! Кому говорю?
– Дверца рывком ушла у Паши из-под локтя, железная ручища хватила за горло.
– Ты вот как!
– Паша уперся, сколько хватило сил, но тело его, бессильное, вялое, поползло с гладкого - не за что придержаться!
– сиденья, валилось наружу.
«Ключ!» - вспомнил Паша. Слабеющей рукой нашарил плоский ключ зажигания, выдернул и тут же выронил из пальцев.
Салман легко подумал: «Ну, теперь мне!»
Он уже подкрался близко, стоял за спиной чужого, чуял над головой саперную лопатку, прикрученную проволокой у борта грузовика, успел прикинуть: «Лопатку? Долго откручивать! А надо бы! Нет, не успею!»
Салман схватился рукой за что-то в машине - за скобу, - изо всех сил врезал сапогами-каблуками чужому под колено, перегнулся, перекинулся - и всеми когтями в горло, в ненавистный кадык.
Все успел, только весу в Салмане, как в синей птице.
Месяц в небе кувырнулся - острым рогом ударил в бок…
После Салман очутился на теплом, на горячем. Лежал спокойно, отдыхал. Все слышал - говорить не хотел.
Витькина сестра целовала в лоб, в щеки:
– Сашка! Ты живой? Сашка, скажи! Сашка, откуда кровь? Ну пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, не молчи. Я тебя очень люблю, Сашка! Ты только не молчи, скажи…
Что-то теплое капнуло на щеку Салману, потекло к губам - он тихонечко в рот впустил: не своя слеза, а тоже соленая.
Рядом застонал дядя Паша. Очухался, сел, шарит по земле:
– Ключик я обронил. Девонька, поищи…
Все Салман слышал - глядеть и говорить не хотел. Лежал спокойно и думал свое: жизнь у меня будет долгая, я еще много чего увижу, не пропущу, потому что сегодня не пропустил, не прозевал, вовремя подоспел.
Еркин бежал за бандитом от слабых огней Чупчи в бескрайнюю темноту степи. Припоминал: что есть при себе нужного в карманах? Авторучка, блокнотец пустячный, платок, зажигалка американская - подарок Кенжегали… Да, зажигалка - дело. Не упуская из виду черную убегавшую фигуру, Еркин присел, нашарил ворох курая, чиркнул зажигалкой. Курай легко вспыхнул, но тут же - искры на ветер - перегорел. Еркин поднялся, припустил вдогонку за черным человеком.
«О чем только что я говорил с Машей? О реке. О чем хотел сказать?» Все трудные мысли рассыпались там, где он и Маша, прибежав на крик, увидели дядю Пашу и Сашку.
Еркин опять чиркнул зажигалкой, не сразу придавил фитиль. Откуда-то взялся солдат-москвич:
– Ты что с огнем балуешь?
– Бандита ловить надо. Он дядю Пашу убил.
– Пашку-Магеллана?
– Солдат бежал рядом.
– Здешний убил?
– Нет, чужой…
– Ты чем поджигал траву?
– Зажигалка у меня.
– Еще разок полыхни.
Еркин поджег сухой курай, догнал солдата.
Чужой выдохся, остановился, повернулся к ним лицом, крепко расставил ноги: кому жить надоело, подходи!
Володя слышал близко сбоку детское пошмыгивание: мальчишка-слабак не в счет, не поддержка.
Володя угадывал в приготовившемся к схватке бандите силу, опыт и жестокость бесчеловечную. Не спортивный зал, не переулок московский - дикая степь кругом, тьма, ветер воет.
«Но почему именно я должен сейчас? Это же зверь!..
– Володе казалось, что ледяной ветер добрался до сердца.
– Какого черта?! Какого черта я сорвался в погоню, вместо того чтобы бежать в школу, поднять по тревоге солдат? Никогда не надо поддаваться минутному порыву, ничего полезного из порывов, самых прекрасных, не получается - это аксиома. Дважды два четыре, сила вся в кефире. У бандита, между прочим, ножичек. Имеем дело с профессионалом пера. Смешно? Нож - перо, профессионал пера. Но Владимир Муромцев, если хотите знать, не готовится работать на Петровке, тридцать восемь. Он метит в высотный дом на Смоленской площади… Благодарю вас за внимание, дамы и господа!
– Володя попытался иронически усмехнуться, но пересохшие губы склеились крепко.
– И не поминайте лихом!»
Еркин опередил солдата на короткие секунды - бросился на бандита, на руку, выставленную с ножом. Тот не успел ничего: Муромцев воспользовался единственным мгновением, сработал молниеносно, как по команде японца, - раз, хруст, истошный вопль, а теперь мордой в снег, в камешки!..
«Спасибо вам, Симамура-сан, ваш усердный ученик, кажется, совершил то, что называется героическим поступком, - ни минуты не раздумывал! Солдат Муромцев кинулся и… черта с два - не раздумывая! Я столько передумал - теперь и не вспомнишь, не соберешь! Да и надо ли?»