Четверка в четверти
Шрифт:
Многие тут же вызвались взять вину на себя, но Нина Григорьевна остановила шум.
— Виновата и я, ребята. Я все знала.
За окном дворник тупой деревянной лопатой сгребал снег.
— Откуда? — спросила звенящим шепотом Шамрочка.
— Во-первых, мне сказал один человек. Но это неважно. Я догадалась и без этого. И скрыла. И я буду нести за все ответственность перед руководством школы.
И тогда только все поняли, насколько это серьезно. И набросились на Пенкина.
Он стоял посреди класса бледный и молчал. Не врал, не хвастался, не усмехался. Он только долго молчал
— Вы мне имеете право не верить. Вполне. Я знаю. Но я пересдам все, за что выставлены отметки. И я пойду к директору и все объясню. Потому что виноват я один. Только я. И никто больше.
А героя не оказалось. То ли Андреев, которому он был поручен, неточно с ним договорился, то ли герой пообещал, а его куда-то вызвали в другое место. Герои — народ занятой.
В общем, героя не оказалось.
И Замошина навалилась на Андреева.
— Неужели нельзя было держать в резерве хоть какого-нибудь участника войны? Хотя бы из числа родителей?
Оля была несправедлива. Таких старых родителей, которые воевали, у шестого «В» не было, а дедушки жили далеко не у всех. Воевала щукинская бабушка, но она, как назло, гостила у подруги в Курске.
— Я не знаю, смогу ли вам пригодиться, — сказал тогда Мирон Сергеевич, — но мне приходилось бывать на войне.
Все очень обрадовались, что Мирон Сергеевич бывал на войне, и вывели его на середину.
— Только я никакой не герой, заранее предупреждаю, чтобы не было потом недоразумений.
И Мирон Сергеевич рассказал примерно следующее:
— Когда я был комсомольцем, а это было страшно давно, в городе Екатеринославе, теперь Днепропетровске, шла гражданская война, и мы с друзьями оказались в подполье. Мне поручили печатать боевые листовки и издавать комсомольский журнал. Журнал назывался «Навстречу заре». Так я и пристрастился к печатному слову. У меня был закадычный друг. Мы вместе с ним писали стихи и помещали их в комсомольском журнале.
А когда война кончилась, мы отправились сперва в Харьков, а потом в Москву — становиться поэтами. Тогда республика нуждалась в поэтах. Но поэта из меня не получилось. Чтобы стать поэтом, нужно иметь свой голос. А у меня голоса не было. А отстать от печатного слова я уже не смог. Тогда я выбрал себе другую специальность, которая тоже нужна была республике. Я стал продавцом новостей. Я продавал газеты, журналы, книги. Я предлагал людям печатное слово. И я полюбил свою работу. Но война, новая война, заставила меня ее оставить. Я ушел на фронт. Я воевал и был ранен. Нет, никакого особенного подвига я не совершил. Но воевал добросовестно. Вернулся домой. Это было в первый год войны. Время — трудное. Люди нуждались в тепле, в хлебе и в добрых вестях с фронта. И я снова стал предлагать им печатное слово. Трудно было сделать так, чтобы каждый день в девять утра у меня в киоске лежали свежие газеты. Но они лежали всегда, каждый день, все эти военные годы.
Я вам так скажу — я был счастлив в своей жизни. Хотя никакого подвига не совершил. Но у меня было дело, которое я любил. А это, наверно, самое главное. Честно служить. И любить то, что делаешь.
Мой друг стал известным поэтом. Такова была его судьба. А я стал газетчиком. Это — моя судьба. Но вы думаете, что она несчастливая? Я с вами не соглашусь!
Да, поэт — это редкая специальность. Но и моя профессия — редкая. Может быть, еще более редкая, чем поэт! Я нигде не встречал объявления: «Требуются поэты». Потому что они, слава богу, есть. Но посмотрите — по всему городу расклеены листовки — «требуются киоскеры», потому что их, к несчастью, нет. И если бы вы когда-нибудь, полюбив печатное слово, принялись раздавать людям счастливые новости — это было бы не так плохо и для вас и для людей. Поверьте мне.
Я знаю — вы хотите все стать космонавтами. Все себе попридумываете, сочиняете что-то необыкновенное! Вы хотите, чтобы лучше о вас писали в газетах, чем читать о других! Но кто будет продавать эти газеты с вашими портретами — вы подумали? Республике нужны люди негромких профессий. А чтобы эти профессии стали необыкновенными, а вам ведь подавай только необыкновенное, — нужно любить свое дело, и тогда оно засверкает! Поверьте вы мне.
А ведь можно подняться в космос и ничего там не увидеть, кроме самого себя. Так тоже может случиться!
Вот что примерно говорил Мирон Сергеевич.
Мирон Сергеевич говорил, а ребята слушали и удивлялись… Все становилось ясно. Кроме одного. Кто открыл секрет Нине Григорьевне.
Оля Замошина? Нет, она бы не сделала такого тайно.
Вернее всего, это сделала Шамрочка, хитренькая девочка с двумя голосками!
На следующий день Нина Григорьевна не пустила Пенкина к директору, а пошла сама. Но весь шестой «В» гурьбой ввалился в приемную и стал у дверей директорского кабинета. Не было только Бори Ильина — он заболел. Заболел первый раз за шесть лет.
В углу тоненько попискивала Маша Шамрочка. Она клялась, что это не она выдала секрет класса. «Ну ладно, пусть я подхалимочка, пусть, — уверяла всех Маша, — но я же не предательница!» — Она клялась и плакала, но никто ей не верил.
Нина Григорьевна вышла из кабинета бледная.
Пенкин пошел к Ивану Петровичу, а за ним все.
Иван Петрович только одно сказал Пенкину, а потом всем:
— Будете решать сами. Вы — хозяева школы. Вы уже взрослые, и вам самим следует оценивать свои поступки. Пусть решает совет дружины!
Глава девятая. Средневековая страничка
«Совет дружины собрался в самом конце года, когда уже был ясен исход состязаний между отрядами.
Какой из отрядов достоин названия лучшего? — вот какой вопрос решали мудрейшины совета дружины.
По всем показателям лучшим мог стать отряд Сороки, тот самый, в котором сражался наш Генрих. Он был лучшим по санитарному состоянию (последние два слова перечеркнуты), красоте, по дружбе и успехам в учениях.