Четвертая рука
Шрифт:
И только раздевшись, заметил наконец, что у него эрекция. На его столь неожиданно пробудившемся члене словно отпечаталось крупными буквами: ИРМА, хотя между ними не возникло и намека на физическую близость — если не считать той помощи, которую Ирма оказала доктору по пути домой. Однако Заяцу предстояла пятнадцатичасовая операция, и сейчас явно не время было думать о сексе.
На состоявшейся после операции пресс-конференции даже самые завистливые из коллег доктора Заяца — которые втайне все же надеялись на его провал — испытали жестокое разочарование: доктор очень четко, кратко и доходчиво разъяснил собравшимся, что трансплантация верхних конечностей вскоре станет столь же заурядной операцией, что и тонзиллэктомия. Журналисты заскучали; им не терпелось послушать
Кто-то раздобыл Дорис чистую и более женственную одежду, на которой отсутствовал логотип футбольной команды Грин-Бея. Она вымыла голову и немного подкрасила губы. В свете софитов она казалась какой-то особенно маленькой и застенчивой. Она не позволила гримерше даже притронуться пуховкой к темным кругам у нее под глазами, понимая, что в этих болезненных тенях кроется секрет ее красоты — чуть ущербной, трагической.
— Если рука Отто останется жива, — начала миссис Клаузен (как будто пациентом доктора Заяца была рука ее покойного мужа, а не Патрик Уоллингфорд), и ее тихий голос прозвучал необычайно маняще и притягательно, — то и мне, наверное, когда-нибудь станет легче. Понимаете, знать наверняка, что какая-то его часть по-прежнему существует, что я всегда могу ее увидеть… коснуться… — Голос миссис Клаузен сорвался. Впрочем, ей уже удалось отвлечь внимание участников пресс-конференции и от доктора Заяца, и от специалиста по медицинской этике, хотя свою речь она далеко не закончила — собственно, она только начала говорить.
Журналисты так и роились вокруг нее. Печаль Дорис Клаузен обволакивала весь мир, просачиваясь в дома людей, в гостиничные номера и в бары аэропортов. А она все говорила и, казалось, не слышала бесконечных журналистских вопросов. Лишь впоследствии доктор Заяц и Патрик Уоллингфорд поймут, что в эти минуты миссис Клаузен строго следовала написанному ею самой сценарию, не нуждаясь в телесуфлере!
— Ах, если б я только знала!.. — Пауза явно была преднамеренная.
— Если бы вы знали что? — выкрикнул кто-то из зала.
— Если бы я знала, что беременна, — промолвила миссис Клаузен, и даже доктор Заяц затаил дыхание, ожидая, что последует дальше. — Ведь мы с Отго пытались завести ребенка. Так что я, вполне возможно, беременна. А может, и нет. Я пока не знаю.
Должно быть, каждый из присутствовавших в зале мужчин при этих словах испытал эрекцию, даже специалист по медицинской этике. (А доктор Заяц решил, что все еще находится под впечатлением утренней встречи с Ирмой.) И в разных странах мира мужчины у себя дома, или в гостиничном номере, или в баре аэропорта почувствовали на себе колдовское воздействие голоса Дорис Клаузен. Как вода бьется о сваи причала, как сосны по весне выбрасывают «свечи» на концах ветвей, — с той же неизбежностью голос миссис Клаузен вызывал эрекцию у каждого гетеросексуального представителя мужского пола, смотревшего пресс-конференцию по телевизору.
На следующий день Патрик Уоллингфорд уже лежал на больничной койке, и рядом с ним покоился огромный кулек, вроде бы не имевший к нему отношения, внутри которого под бесчисленными слоями бинтов скрывалась его новая левая рука. По круглосуточному информационному каналу передавали повтор пресс-конференции с участием миссис Клаузен, а сама миссис Клаузен, алчно поглядывая на Патрика, сидела у него в изголовье.
Собственно, взгляд Дорис был устремлен на самые кончики указательного, среднего и безымянного пальцев и краешек большого. Под бинтами новую руку Уоллингфорда охватывал особый браслет, обеспечивая полную иммобилизацию кисти. Бинтов было так много, что определить, какую именно часть руки трансплантировали Патрику, казалось невозможным.
Сюжет о небывалой операции круглосуточный канал повторял каждый час, предваряя его общеизвестным и несколько подсокращенным сюжетом о происшествии в индийском цирке. В нынешней версии эпизод
Он-то, как дурак, надеялся, что эта операция увлечет телезрителей, и его начнут наконец именовать «парнем с пересаженной рукой» или даже «трансплантированным», забыв осточертевшие клички «львиный огрызок» и «бедолага». На экране мелькнули кое-какие устрашающие кадры, связанные с операцией, но довольно неясные, затем показали каталку с телом Патрика в глубине коридора, хотя самого пациента разглядеть было практически невозможно, настолько плотно его окружали семнадцать исполненных рвения членов бостонской команды — хирурги, медсестры, анестезиологи.
Показали также короткий сюжет о пресс-конференции доктора Заяца и привели несколько цитат из его выступления. Естественно, слова Заяца насчет «тяжелого состояния» были вырваны из контекста, и могло показаться, что прооперированный Уоллинг-форд лежит при смерти, а тот фрагмент, где доктор говорил об иммунодепрессантах, прозвучала чересчур уклончиво и двусмысленно; впрочем, это не слишком противоречило действительности. Иммунодепрессанты, как известно, способствуют более быстрому приживлению пересаженных органов, однако человеческие руки состоят из совершенно различных тканей, а это означает, что возможны и самые различные формы и степени отторжения. Отсюда и потребность в стероидах, которые отныне (вместе с иммунодепрессантами) Уоллингфорду придется употреблять всю оставшуюся жизнь или, как минимум, до тех пор, пока он будет пользоваться рукой Отто.
Затем на экране возникла заснеженная парковка в Грин-Bee и брошенный грузовик Отто. Но миссис Клаузен на экран ни разу даже не посмотрела: склонившись над рукой своего покойного мужа, она не сводила глаз с кончиков четырех пальцев, видневшихся из-под повязки. Если бы Уоллингфорд мог что-либо чувствовать новой рукой, то непременно ощутил бы горячее дыхание вдовы.
Но пока что его новые пальцы ничего не чувствовали. В течение долгих месяцев они так и будут оставаться совершенно бесчувственными, что слегка тревожило Патрика, но доктор Заяц старался его успокоить. Пройдет почти восемь месяцев, прежде чем новая рука Уоллингфорда сумеет наконец отличить горячее от холодного, — верный признак регенерации нервов! — и только через год Патрик сможет достаточно уверенно управлять автомобилем, держа руль обеими руками. (Также лишь через год он начнет завязывать себе шнурки на ботинках, да и то лишь после многочасовых сеансов физиотерапии.)
Однако, с журналистской точки зрения, дело было проиграно; еще на больничной койке Патрик Уоллингфорд понял, что обречен: его полное или неполное выздоровление никогда не станет центральной темой сюжетов о трансплантации.
Специалисту по медицинской этике круглосуточный новостной канал предоставил, конечно, куда больше времени, чем доктору Заяцу.
— В подобных случаях, — вещал этот пропагандист «хирургии с человеческим лицом», — редко встречается такая искренность и прямота, какие свойственны уважаемой миссис Клаузен, а ее неразрывная связь с рукой покойного супруга достойна всяческого восхищения.
«Какие „подобные случаи“?» — думал, должно быть, доктор Заяц, когда от него в очередной раз отворачивалась камера. Ведь это всего лишь второй в мире случай пересадки руки! Причем первая попытка закончилась неудачей!
Но специалист по этике продолжал говорить, и телекамеры вновь и вновь показывали миссис Клаузен. Глядя на экран, Уоллингфорд ощущал страстное влечение к этой женщине. Он был от нее без ума и боялся, что больше никогда в жизни не насладится ее близостью — она этого не допустит. Он с изумлением видел, как легко Дорис сумела завладеть аудиторией и переключить внимание пресс-конференции с уникальной операции по пересадке руки на саму руку своего покойного мужа, а затем и на дитя, которое, как она очень надеялась, носит в своем чреве. Камера на мгновение застыла на руках миссис Клаузен, обнимавших ее пока еще совершенно плоский живот: правой рукой она прикрыла низ живота, а левую, с которой уже сняла обручальное кольцо, положила сверху.