Четвертая рука
Шрифт:
И сейчас он просто не знал, с чего начать. Уверенности ему придало лишь то, что миссис Клаузен крепче обычного сжала его руку, благодаря за сочувствие. — Я люблю тебя, — выпалил он. И обрадовался: Дорис своей руки не отняла, хотя пальцы ее слегка дрогнули. — И хочу жить вместе с вами — с тобой и с маленьким Отто. Я хочу на тебе жениться! — Она молча слушала. И он понятия не имел, о чем она сейчас думает.
Они ни разу не посмотрели друг на друга, упорно глядя на спящего ребенка. Приоткрытый ротик Отго-младшего словно подсказывал Уоллингфорду, что ему надо бы и еще кое-что о себе рассказать, и он начал свою историю. Вряд ли стоило выбирать подобный
И при этом он упустил из виду самое важное в журналистской работе: контекст. Ему следовало начать хотя бы с поездки в Бостон к доктору Заяцу по поводу своих загадочных болей в ампутированной руке. Ему следовало затем рассказать миссис Клаузен о встрече с той женщиной в гостинице «Чарльз», и о том, как они читали друг другу Э.-Б.Уайта, лежа голыми в постели, но отнюдь не занимаясь сексом. И о том, что все это время он думал только о миссис Клаузен. Ведь он действительно думал только о ней!
Все это было частью контекста, который позволил бы Дорис понять, почему он уступил желанию Мэри Шаннахан иметь от него ребенка. Но ему самому стало бы значительно легче, начни он свой рассказ даже не с поездки в Бостон, а с командировки в Японию — с того, как он предложил Мэри, молодой замужней женщине, которая ждала ребенка, лететь вместе с ним в Токио; как он чувствовал себя виноватым перед ней, как долго не поддавался на ее просьбы, как пытался быть ей «просто другом»…
И разве не было частью контекста, что в конце концов переспал с Мэри без каких-либо дополнительных условий; по-дружески дав ей то, чего она так хотела? Просто ребенка, ничего более. Потом Мэри захотела заполучить заодно и его квартиру или, может быть, даже съехаться с ним, а также вознамерилась занять его должность, зная, что вот-вот станет его начальницей… Вот это, черт побери, действительно стало для него настоящим сюрпризом! Но как он мог такое предвидеть?
Несомненно, если одна женщина способна понять другую женщину, желающую забеременеть от Патрика Уоллингфорда, то почему бы и Дорис не отнестись кжеланию Мэри с сочувствием? Сам он очень на это надеялся. Увы! Да и какое сочувствие она могла проявить, если Патрик так бездарно все это на нее вывалил?
Он заговорил — как в воду прыгнул, и повел свой рассказ с той безыскусностью, что граничит с неловкостью и даже грубостью. Начал он с доверительного признания:
— Не думаю, что эта история свидетельствует о моей неспособности к постоянству, но меня все же несколько беспокоит…
Ей-богу, не самый лучший способ делать предложение! Неудивительно, что Дорис высвободила руку, резко повернулась и во все глаза уставилась на него. Уоллингфорд почувствовал, что дело плохо, и говорил, не поднимая глаз и стараясь смотреть только на спящего ребенка, словно невинность маленького Отто могла уберечь миссис Клаузен от всего, что она не в силах была ни принять, ни изменить.
Миссис Клаузен явно пребывала в смятении. Она даже ни разу не взглянула на сына, зато просто глаз не могла оторвать от красивого профиля Уоллингфорда, который продолжал неуклюже докладывать ей подробности своего постыдного поведения. Он нервничал, сбивался и с ужасом чувствовал, что производит на Дорис совсем не то впечатление, какое рассчитывал.
И о чем он только думал? В какое жуткое положение он их всех поставит, если Мэри Шаннахан окажется беременной его ребенком?
Решив ничего не скрывать,
— Ох, это уже не Мэри! — вырвалось у Патрика.
Лучше бы он этого не говорил!
— С кем же ты еще встречался? — спросила Дорис Все шло совсем не так, как он надеялся. Однако история с Энжи ничего не меняла, да и говорить об этом было значительно проще.
— А еще я провел ночь со своей гримершей, — признался Уоллингфорд. — Всего одну ночь. Я просто очень завелся.
Какой замечательный подбор слов! (Вот и говори после такого о пренебрежении к контексту!)
Патрик рассказал Дорис о многочисленных телефонных звонках родственников Энжи, страшно расстроенных ее поведением, и миссис Клаузен не совсем правильно его поняла, решив, что Энжи несовершеннолетняя. (Возможно, из-за того, что девчонка, по словам Патрика, все время жевала жвачку.)
— Энжи — очень добрая девушка, — пытался втолковать ей Патрик, и она, разумеется, предположила, что Энжи умственно отсталая.
— Да нет же! — запротестовал Уоллингфорд. — Энжи вполне совершеннолетняя и совсем не глупая и не отсталая! Просто она… ну…
— Слаба на передок? — предположила миссис Клаузен.
— Нет… не совсем…— смутился Патрик, стараясь сохранить лояльность к бедняжке Энжи.
— А может, ты просто решил, что эта девочка будет последней, с кем ты переспишь, если я приму твое предложение? — Дорис как будто размышляла вслух. — А поскольку ты не знал, приму я его или нет, у тебя не было причин не переспать с нею…
— Может быть, — пробормотал Патрик.
— Ну что ж, все не так плохо, — подытожила миссис Клаузен. — Все это я, в общем, могу понять. Могу понять и эту Энжи. — После этих слов Патрик впервые осмелился поднять на нее глаза, но она тут же отвернулась и стала смотреть на Отго-младшего, который по-прежнему спал сладким сном. — А вот твою Мэри я до конца понять не в силах, — сказала она. — Не понимаю, как ты мог мечтать о совместной жизни со мной и маленьким Отто, если решился сделать этой женщине ребенка? Если она беременна и это действительно твой ребенок, ситуация существенно осложняется, не правда ли? Причем для всех нас — для тебя, для меня и для Отто.
— Ты права, — согласился Патрик. И о чем он только думал? — теперь эта мысль не давала ему покоя. Это был тот самый контекст, который он совершенно упустил из виду.
— Я могу понять, чего добивалась эта Мэри, — продолжала миссис Клаузен, неожиданно вцепившись обеими руками в его здоровую руку и глядя на него так пристально, что он не мог отвести глаз. — Кому из женщин не захотелось бы родить от тебя ребенка? — Она прикусила нижнюю губу и покачала головой, явно сдерживаясь, чтобы не накричать на него при малыше. — Ты у нас прямо красна девица, которая еще не успела понять, как она хороша! Ты что, не понимаешь, какое впечатление способен произвести на женщину? И дело даже не в том, что ты опасен, потому что красив; ты опасен как раз потому, что не представляешь, насколько ты красив! Да ты ведь не думаешь ни о ком! — Ее слова прозвучали как пощечина. — Как ты мог думать обо мне и в то же время делать ребенка другой? Ты обо мне вовсе не думал! Во всяком случае, в тот момент!