Четвертый хранитель
Шрифт:
— А не помнишь ли ты, как звали этого нищего старца, что пришел к вам без меня? — Спросил живо Медведев, мгновенно вспомнив седого вельможу с тяжелым посохом, одетого в рубище нищего.
— Помню и очень хорошо. Его звали — Симон.
Озарение посетило Медведева.
Симон! Неужели это тот самый Симон, о котором писал Иона: двое юных монахов Симон и Елизар… Неужто Елизар — это купец Бык? Так-так-так… Когда я повстречал его в восьмидесятом году под Новгородом, ему было под сорок, стало быть, в те времена о которых писал Иона… Да-да, тогда ему было примерно восемнадцать-двадцать. Седой, нищий с посохом из-за белых волос выглядел старше, но ему тоже могло быть не больше сорока. Неужели это они? Неужели возможна такая странная тесная связь всех событий. Нет-нет, спокойно… Симонов и Елизаров на этом свете сотни тысяч. Как и Селивановых, которых Иона советовал опасаться… А может, все, что этот парень рассказывает только какая-то хитроумная западня?
— Продолжай, — попросил он.
Ерема рассказал, как отец едва не погиб во время страшного пожара в Москве, куда отправился вместе с Симоном, и как, вроде бы, Симон спас его от огня; затем о том, как они некоторое время спокойно жили в Тришине под Берестьем, пока снова не появился у них этот самый Степан; о том, как Степан утопил в полынье его родителей и хотел багром утопить его самого, но он выплыл, потому что умел долго плыть подо льдом зимой. О том, как его спас другой брат тайной веры, Трофим с Черного озера, и как он убежал от него, по тайной тропинке, через непроходимое болото, ловко изобразив свою гибель.
— Никто на свете, кроме вас, не знает, что я — Ерема Селиванов — жив. А что до братьев и сестер тайной веры — поверь, Василий Иванович, поверь, Анна Алексеевна: неведомо никому, кто из окружающих может оказаться служителем этой веры — они повсюду! И если узнают, что я жив — мне конец, и я не уверен, что даже вы, с вашим мужеством, ловкостью и воинским умением, сможете противостоять целой армии тайных и невидимых убийц.
— Что еще ты знаешь о тайной вере?
Ерема подумал:
— Ну, там есть какое-то старшинство, но я не знаю, как оно устроено, вот только знаю, что отец одно время изготовлял перстни для членов братства.
— Какие перстни? — живо заинтересовался Медведев.
— Ну, такие, витиеватые, и там всегда в середине раскрытая книжка.
Да, — именно такие перстни, я видел на руке Никифора Любича, его дочери и московского доброхота в Новгороде, монаха Дорошина. Неужели все эти люди принадлежат к тайной вере? Но ни у седого нищего, ни у купца Быка таких перстней не было…
— Впрочем, в восьмидесятом году эти перстни отменили и как раз тогда к нам, в Тришин, и приехал Степан Полуехтов, убийца моих родителей.
— Значит, он тоже принадлежит к служителям тайной веры?
— Не знаю точно Василий Иванович. Я не слышал, как и о чем он говорил с отцом в Тришине. Я знаю только, что после разговора с ним родители сказали, что мы срочно переселяемся в другое место…
Он замолчал и Медведев спросил:
— Значит, ты пришел, только для того, чтобы рассказать мне все это?
— Да, Василий Иванович, я хотел упасть к вам в ноги, — Ерема опустился на колени, — и просить вас, чтобы вы простили моих покойных родителей и меня за грех перед вами. — Поверьте, родители были добрые и хорошие люди и, если они совершили какие-то нечестные поступки, то их к этому принудили обстоятельства. Я прошу вас оставить меня здесь и взять на службу в любом качестве, а я всей своей жизнью постараюсь доказать, что буду верен вам до гроба.
Не доверяй людям с фамилией Селиванов…
— Ну что ж, — сказал Медведев, — спасибо за добрые слова, но тебе придется некоторое время провести там, где ты находился в последние дни, а я, тем временем, посмотрю, что можно для тебя сделать.
— И что ты об этом думаешь? — спросила Анница, когда Ерема вышел.
— Не знаю, что и думать. Кое-что из его рассказа совпадает с моими наблюдениями, а кое-что нет. Не подослан ли он к нам снова этими самыми тайными братьями?
— Зачем же тогда он рассказывал о них? Нет, я не думаю.
— Что будем с ним делать?
— Пусть посидит немного, а потом — на полевые работы! Но в Манино! Чтобы был подальше от нашего дома!
— Это правильно. Ты у меня молодец, душечка. А как тебе нравиться вся эта история с поисками на болотах? Ведь увез же Антип тело своего отца с кладбища. Зачем?
— Давай-ка, еще раз расспросим Микиса о подробностях похорон, о гробе — видел ли он тело в гробу, не было ли там еще чего-нибудь.
Медведев согласился, и они немедленно послали Николу, чтобы тот пригласил Микиса в хозяйский дом после занятий.
Вечером Микис явился.
— Ты меня звал, Вася?
— Да, Микис, присаживайся. Мы тут с Анницей все думаем об этих похоронах Филимона. Вот скажи нам — ты ведь там находился — гроб был открыт?
— Да, конечно, все подходили, целовали покойника в лоб.
— И ты тоже?
— Да, конечно.
— А ты не заметил в гробу ничего особенного?
— Да нет. Гроб как гроб. Я только знаю, что Филимон заранее сам для себя его сделал.
Медведев с Анницей переглянулись.
— Когда сделал?
— Да наверно еще года за два до того. Как то, я был у него, ну выпили мы чуть-чуть, а он и говорит: «Что-то у меня сердце пошаливает, боюсь, умру скоро, так я уж для себя гроб отменный сделал. И всем сказал, чтоб тольков нем меня и погребали. Как полагается, все сделал: сам себе, своими руками», — так он сказал.
— Спасибо, Микис, — сдерживая внутренне волнение, сказал Медведев: — Спасибо, дорогой. Как идут твои занятия?