Четвертый кодекс
Шрифт:
– Какое?
– Их много. Неважно. Но ты человек, который может стать видящим. Если учить видеть.
– Что значит видящий?
– Прошедший путь воина. Как я. Или как тот, который тут был.
– Шаман?
– Я же сказал – я охотник. И я воин. И я видящий. А ты уже встал на путь воина – сам, без помощи благодетеля. Что большая редкость, вообще-то. Но в твоем случае главное не это.
– А что?
Не вставая, старик коснулся груди юноши. Тому показалось, что при этом
– Сейчас – вот этот знак.
Палец дона Хуана касался крестика на Женькиной груди. Кромлех считал себя атеистом и с детства не был в церкви. Но крестик надела ему мать, и он отказывался его снимать, даже после нескольких проработок по комсомольской линии. Он был настолько упрям, что активисты перестали на него давить и оставили в покое. Впрочем, скорее всего, сказалось тайное покровительство Большого дома, о котором Евгений еще не догадывался.
– Мой путь знания был искажен людьми с этим знаком, – заговорил дон Хуан.
Его голос, до сих пор то звеневший, как ручеек, то четко клацающий, словно счеты, заскрежетал, стал неприятен и тягуч. Так хрустят вырываемые из десны гнилые корни зубов.
Облачко, на котором были записаны его слова, окрасилось тяжелым багрянцем.
– Эти люди прервали мою традицию знания, – голос индейца был равнодушен, но Евгений нутром понимал, что тот очень зол. – Они истребили тогдашних видящих, которые считали себя настолько сильными, что не боялись никого.
Его слова горели в воздухе мрачным пламенем.
– Если они были такими могучими, как же тогда их истребили? – вопрос напрашивался сам собой.
– На людей креста почти не действовала магия. Они жили в другой реальности – ответил индеец.
– Ты говоришь о конкистадорах? – уточнил Евгений.
Дон Хуан помотал головой.
– Забудь ты, чему тебя учили. Записанное в ваших книгах о том времени – совсем не то, что было на самом деле.
– А ты, выходит, знаешь лучше? – Евгений сделал еще одно открытые: в этой ситуации он был способен на иронию.
Но индейца она не проняла.
– Конечно, – пожал он плечами. – Я сам тольтек, и встречался с древними видящими.
Кромлех не нашелся, что ответить. Ну, разве что выразить удивление, что индеец имеет претензию принадлежать к цивилизации именно тольтеков. А не миштеков, сапотеков, ацтеков. К тем же майя, в конце концов… Да какая, собственно, разница, пусть будет, кем хочет, все равно он мухоморная галлюцинация!
Но дон Хуан, казалось, увидел его мысли.
– Ты не понимаешь. Сказать, что я «тольтек», все равно что сказать, что ты… кто ты там?
Он пристально поглядел на Евгения.
– Ну да, «студент-историк». Это то, кем ты являешься в мире. А тольтеки – линия видящих, к которой я принадлежу. И будешь принадлежать ты. Впрочем, по крови я все же потомок тех тольтеков, про которых ты подумал.
– Как это «буду принадлежать»? – заинтересовался Евгений.
– Когда станешь моим учеником и назовешь меня благодетелем, – мягко улыбаясь, произнес дон Хуан.
Вылетающие из его рта слова снова заманчиво искрились.
– Зачем? – Евгению действительно было любопытно.
– Потому что сам знаешь, что так правильно, – убежденно сказал дон Хуан. – И потому что возможность видеть, которая у тебя была от рождения, подтолкнул удар, который ты получил в детстве. Эта была та самая точка невозврата, на которой мир схватил тебя и повлек по предначертанному тебе пути.
Евгений и сам всегда чувствовал нечто подобное, но тут заупрямился.
– Мир тут не причем!
– Причем, причем, – хихикнул индеец. – Он поставил тебя на путь, а ты понял, что у этого пути есть сердце.
– Что-что?
– Любой путь – лишь один из тысяч, – пояснил дон Хуан. – Но воин выбирает только путь с сердцем. А ты воин. Вернее, можешь им стать.
– Предположим, я уже выбрал свой путь, – заметил Кромлех.
Дон Хуан замотал головой.
– Ты про записи моих предков, которые хочешь читать? – спросил он с некоторым презрением. – Они совершенно не важны. Знание записать невозможно. Зафиксированное знание обращается в свою противоположность. Все, что ты хочешь узнать о тех людях, расскажу тебе я. Или они сами…
Уже некоторое время юноша чувствовал за словами индейского колдуна что-то… некое двойное дно. Даже мерцание его фраз в воздухе стало казаться хитрым и двусмысленным.
– Что ты знаешь о моем пути? – резко спросил Женька и почувствовал, что и правда задет.
Гулкий смех индейца стал его раздражать. Правда, на сей раз дон Хуан лишь хохотнул.
– Да все, – ответил он. – Я же сказал, что курю тебя. А это значит, что все твои тайны – мои.
Он хитро взглянул на юношу.
– Думаешь, твоя тайна – такая уж тайна?
– Ты о чем? – Женька встревожился.
– Да о том свитке, который белые украли из мертвого города, а ты украл у них.
В воздухе перед ними появилось видение сложенного гармошкой свитка, покрытого причудливыми значками.
«Это галлюцинация, его на самом деле нет», – успокаивал себя Евгений.
Никто не должен был знать о кодексе фон дер Гольца. Никто в этом мире.
Иосиф Виссарионович Сталин. СССР. Кунцевский район Московской области. Ближняя дача. 5 марта 1947 года