Четыре брода
Шрифт:
— Я не пугаю тебя, — тянет свою нитку нищий, — а учу, как кое-кому надо жить на свете, кое-кто о великом должен думать.
— Кое-кто доволен и малым: наливать горькую тем, для кого она сладкая. Еще одну?
— Еще одну за победу советских войск.
И тут Степочка рванул с плеча карабин, бросился к нищему.
— Руки вверх, старый дурак! Вишь, ничтожество, как разинуло рот, словно старую халяву! Увидим, как она затрясется в шуцманшафии. — Степочка рванул нищего за бороду, и неожиданно… она осталась в
— Молчать, бревно неотесанное! — Нищий гордо выпрямился, выхватил из кармана жетон агента тайной полиции, сунул его под нос растерянному Степочке, быстро пошел к дверям.
И только теперь очнулся полицай, что-то промычал, потянулся к нищему с его бородой в руке.
— Пан Басаврюк! Многоуважаемый пан…
«Пан Басаврюк! Сатана в людском обличье… — содрогаясь, Ярина вспомнила страшный гоголевский образ. — Был ты в черные дни прошлого, не сдох и до настоящего времени — фашистам пригодился».
— Возьмите, пан, свои вещественные доказательства…
Но разъяренный Басаврюк даже не оглянулся, сапогом открыл двери, а потом так хлопнул ими, что в корчемке задребезжали стекла. Степочка очумело посмотрел вслед нищему, затем безнадежно махнул рукой, понюхал бороду, поморщился:
— Эрзац…
— Степочка, кто же это? — удивляется и зябко пожимает плечами Ярина.
Полицай вытянул шею, которую подпирал высокий серый воротник шинели, оглянулся.
— О, это такой вездесущий губитель, от которого не только у меня становится темно в глазах. Чего он с эрзац-бородой вертелся возле тебя? Что у него на уме?
— Откуда же я знаю?
Степочка, что-то прикидывая, кривится, морщится, лезет рукой к кучерявому затылку, а потом пристально всматривается в дверь и бормочет неизвестно кому — дверям или Яринке:
— Налей мне чего-нибудь такого.
Девушка сердито бросает:
— Воды?
— Я воды не люблю ни в сапогах, ни в животе, — сразу отвечает Степочка. — Горилочки налей, холодца подай, и вообче…
Ярина, покачав головой, подала ему графинчик с горилкой, чарку, тарелку холодца, хрен и вилку. Степочка со всем этим засеменил к столику, что стоял в самом углу, повернулся спиной к стойке и набросился на дармовщину, все думая об одном: чего тут появился бесов Басаврюк и что он имеет к Яринке? Не запахнет ли в этой корчемке жареным? А?..
А девушку охватила тревога: выходит, неспроста уже который раз к ней наведывается песиголовец в обличье нищего. Где же он, этот леший, служит? И что он пронюхал о Даниле Бондаренко, которого люди прозвали Морозенко? Надо, чтоб он больше не появлялся тут, да и самой пришло время бросать эту чертову корчму, раз кому-то начала мозолить глаза.
Снова подошел Степочка с пустым графинчиком. Хмель уже выступил румянцем на его лице. Она молча
За своими мыслями и тревогой она не услыхала, как в корчму вошел заснеженный, окоченевший и оборванный человек. А когда он приблизился к стойке, Яринка узнала его — это был Ступач. Но как изменилось, состарилось его вымороженное лицо, как резко обозначились морщины под глазами, из которых исчезла та жестокость, что угнетала когда-то чуть ли не каждого. Видно, суровое время и невзгоды не щадили его. Узнал и Ступач девушку, в изумлении остановился:
— Яринка, это ты?!
— Это я, пан Ступач.
Душевная горечь выразилась на озябшем лице Ступача.
— Какой я тебе, девушка, пан? Не называй меня таким паскудным словом.
— А разве вы не для панства остались тут?
— Злая судьба оставила меня: под Яготином в окружение попал. Вовек не забуду того яготинского болота и пекла заодно. Вот теперь и качусь, как перекати-поле, по свету. А как же ты очутилась здесь?
— Тоже злая доля заставила.
— А твоя подруга Мирослава жива?
— Жива.
Ступач хотел еще о чем-то спросить, но передумал, вздохнул, а в глазах проклюнулся голод.
— Кусок хлеба найдется у тебя?
— Найдется.
И в это время с пустым графином и тарелкой к ним подошел уже хорошо подвыпивший Степочка.
— С кем ты, Яринка, шепчешься? — И вдруг от удивления у него отвисла челюсть. — О-о-о! Кого я вижу! Пан Ступач! Наше вам, и вообче!
От неожиданности Ступач качнулся к дверям.
— Степочка! Ты — полицай?!
— Пан старший полицай! — даже каблуками стукнул и тихо засмеялся. — Это вас удивляет?
— Нет… Не удивляет. Я думал, ты выше поднялся, — и горькая морщина легла между бровей Ступача.
Степочка гордо усмехнулся.
— А я медленно, по ступенькам: сначала тут набью руку — и в гебитскомиссариат, набью там руку — и выше!
— Так и до виселицы можно подняться.
Чего-чего, а такого удара Степочка не ожидал. Он схватился рукой за карабин, но передумал и начал подбирать слова:
— Выходит, вы и до сих пор из товарища не превратились в пана? Ваши документы!
— Зачем они тебе, Степочка?
И полицай взорвался злостью:
— Я Степочка для своих любовниц, а дли вас я пан старший полицай! Аусвайс!
— Нет у меня аусвайса.
— Тогда руки вверх! Выше, выше! Я должен обыскать вас, и вообче, — и начал не ощупывать, а выворачивать карманы Ступача.
Яринка не выдержала, возмущенно бросила:
— Зачем тебе, злоязыкий, обыскивать его?