Четыре дня Маарьи
Шрифт:
В эпизоде со стенгазетой упомянут щит, на котором она вывешивается. Это тоже традиция. Во всех школах республики, в городах и сельской местности, для стенгазеты имеется специальный большой планшет (стенд), обтянутый материей, на которую булавками крепятся листки с заметками и рисунками. Их легко менять.
Вероятно, читатели заметят и еще какие-то детали, которые разнятся с деталями школьной жизни за пределами республики. Но я пояснила только то, что кажется мне существенным.
В заключение хочу упомянуть об одном удивительном случае.
В Тартуском государственном университете есть своя газета-многотиражка, весьма популярная не только среди студентов, ибо в ней бывают подчас очень интересные публикации. Давно закончив университет и живя в Таллине, я довольно регулярно читаю университетскую газету. И однажды, года через два после выхода в свет "Четырех дней Маарьи", я вдруг прочла там статью, подписанную студенткой факультета
С тех пор я на каждой встрече с читателями считаю необходимым подчеркнуть, что все имена и фамилии действующих лиц мною выдуманы, и любое совпадение с реально существующими людьми — чистая случайность.
Вот так ответила на вопросы ребят Леэло Тунгал. Но если, прочитав повесть, вам захочется еще о чем-то спросить писательницу или поделиться своими мыслями о книге, сделать это можно будет письмом в адрес издательства: 125047, Москва, ул. Горького, 43. Дом детской книги.
Геннадий Муравин
ГЛАВА 1
Я видела и слышала, как длинный ядовито-яркий стебелек с шорохом высунулся из земли, словно зеленый язык. Казалось, будто какое-то подземное существо захотело лизнуть весенний городской воздух. Алчный зеленый язычок-стебелек не втянулся обратно в землю, он трепетал под порывами ветра, и я ощутила, как он пахнет. Я видела, как из земли высунулось бесчисленное множество таких же влажных, свежих побегов. "Пырей! Ишь, сорняк!" — подумала я. Если бы он рос у меня дома, в деревне, на грядке в саду, сейчас как раз следовало ухватить его за чуприну и выдернуть. Корни-щупальца пырея коварно расползаются вширь и вглубь по всему огороду — скорее докопаешься до центра земного шара, чем выроешь все корни этого сорняка. Но я-то помнила, что нахожусь в городе, в школьном парке, и здесь можно даже пыреем любоваться. Он ведь и красив.
Я смотрела на четыре вырытые в земле ямки. Наперед было известно, что сейчас произойдет: четверо абитуриентов опустят в них саженцы. Мярт все-таки сажает можжевельник! Не пожелал прислушаться к моим словам! Что бы я ему ни говорила, с него как с гуся вода. Я снова крикнула: "Мярт, возьми дуб!" Мярт не соизволил даже оглянуться, зато на меня уставились все, начиная с младенцев-первоклассников и кончая учителями, словно я крикнула: "Обожаю свиной жир!" — или что-нибудь вроде этого. Почувствовала, как меня бросило в жар. Конечно, ведь миг-то торжественный: деревья сажают лучшие выпускники. И тем более Мярт Кадак [1] не смеет сажать можжевельник! Пусть ему нравится игра слов и пусть он объясняет свой выбор тем, что можжевельник лучше всего символизирует взаимоотношения в их классе, но это растение требует к себе самого серьезного отношения. Чтобы можжевельник прижился на новом месте, нужно точно помнить, как располагались его корни там, откуда его выкопали. При пересадке те корни, что были с северной стороны, должны быть опять обращены к северу, а те, что были с южной, — к югу. Слыхал ли Мярт об этом? Вряд ли! Ведь он городской парень. Хорошо еще, если не сунет можжевельник в ямку корнями вверх! Но Мярт не слушает меня.
1
1 — Кадак — можжевельник.
Когда я была маленькой, однажды похоронила задушенного нашей кошкой птенца рябчика и посадила на птичьей могилке маленький можжевельник. Мне казалось, что он очень похож на вечнозеленую тую, которую обычно сажают на кладбищах. Но можжевельник не прижился. Через неделю он сделался коричнево-ржавым, а после первого же дождя покосился. Что с того, что я поливала его и даже подкармливала искусственными удобрениями? Отец смеялся над моими хлопотами. "Запомни: можжевельник растет хоть между камнями, но только там, где сам захочет", — сказал он.
"Дурень!" — крикнула я Мярту.
Снова целая туча осуждающих взглядов.
Все это вроде бы уже было когда-то, однако сейчас меня охватило гнетуще-грустное чувство. Меэритс, наша классная руководительница, приблизилась ко мне, пылая от негодования, и сказала: "Тр-р-р-р!"
"Что? Простите…"
Тр-р-р-р-р-р-р-р-р-р!
Будильник! Старая жестяная глотка! Сколько умных мыслей он безжалостно не дал мне додумать, как часто вырывал меня из прекрасных мест и захватывающих событий. Что для него полет над землей, или укрощение дикого скакуна в бескрайней
Чувствую себя почти героиней: на протяжении целого учебного года каждое утро я играла в этом спектакле главную роль и все же успевала в школу вовремя. Впрочем, я и сама о себе не лучшего мнения: стану ли я вообще человеком, если всю жизнь утренний сон будет для меня так сладок? Будильник протарахтел, но тети в комнате не было, и я могла немножко поразмышлять, лежа в постели. О Мярте и можжевельнике. В этом сне не было ничего особенного, обыкновенный критический реализм, который проходят в школе: две недели назад у нас на самом деле был День посадки деревьев, четыре лучших ученика, оканчивающих школу, двое мальчишек и две девчонки, сажали в школьном парке «свои» деревья. И Мярт для этого раздобыл где-то можжевельник. «Дурнем» я его не назвала, но взять саженец дуба действительно посоветовала. Вполголоса. Меэритс на это не сказала мне перед всем классом: "Тр-р-р-р-р!", только прошипела: "Маарья, вы не в деревне!" И Мярт с того момента дуется на меня, как мышь на крупу. На заключительном торжественном собрании, когда я преподнесла ему букет васильков, он успел шепнуть мне две жизненных премудрости: "Всему свой предел!" и "Волос долог, ум короток!". Ну и пусть! Пусть спокойно поступает в университет и ищет там себе лысую девушку, предельно ограниченную! Жаль, что я не сообразила сплести из этих васильков венок и возложить Мярту на голову или сунуть в руки стоявшего рядом с Мяртом толстячка. О да! Этих поучений о "простых цветах" я наслушалась и дома, и в школе: дело, мол, не в цене, важно выказать уважение. Однако же все ожидают в торжественные моменты получить пряные гвоздики на длинных стеблях или розы, этакие маленькие алые кочаны. Уважение — увы! — измеряют только стоимостью букета! "Разбитое сердце" — вот какой цветок был бы подходящим для Мярта на торжественном собрании. Или "львиный зев". Или их помесь: "Разбитый львиный зев", во!
Из-за какого-то недоумка портить себе утреннее настроение? Ну уж нет! Как это там у Грига?
- Тии-раа-а-аа-рии-раа-ра-а…
- Доброе утро! Я пришла из дубового лесочка… Ты, птенчик, уже проснулась? — удивилась тетя. Пришла-то она явно из кухни — в руках красная гусятница.
- Угу! — я сделала вид, будто занимаюсь гимнастикой. — Птица, что поет с рассветом…
-…вечером в когтях у кошки! — закончила тетя и сдавленно захихикала.
Ишь ты! Единственное, чем тетя Мария напоминает своего брата — моего отца — запасом пословиц и поговорок. Во всем остальном они совершенно разные, как кошка и собака. Я бы сказала, что отец — большой пес (сеттер или пойнтер), а тетушка — маленькая толстая кошечка.
- Смотри, Маарья, я зашморила тебе курочку в дорогу! — любезно сообщила тетя.
Силы небесные! Хорошо, что курочку, а не индейку. Только как же я буду лопать эту курицу в автобусе на глазах у всех? И в чем она намерена дать ее мне? В гусятнице, что ли?
- Нечего хмуриться, в дороге всегда есть хочется. В свое время я непременно брала с собой в дорогу две-три курицы. Птицу в пути есть удобно: не требуется ни тарелки, ни вилки, ни ножа… Обернешь вот так, поплотнее, салфеткой…
Обхватив бумажной салфеткой курицу, от которой шел пар, тетя выудила ее из гусятницы и принялась демонстрировать, как едят в поездке. "Хорошо бы она так увлеклась, чтобы от курицы ничего не осталось", — с надеждой подумала я. Но не тут-то было — несчастная курица уже шлепнулась на стол, завернутая в фольгу. "Она будет шуршать на весь автобус! — подумала я безутешно. — Двадцать писателей будут, вытягивая шеи, глядеть, как я, сидя между Аэт и Стийной, достаю курицу из серебряной бумаги". Но сразу же нашлось утешение: весь куриный род должен будет гордиться тем, что одну его представительницу похоронят в серебристом саване в саду писателя Парреста — отца Аэт. "Покойся с миром и с вилкой в брюхе!" — как шутили в старину.