Четыре голубки
Шрифт:
Табб заморгал.
— Выходила? Нет, насколько я знаю, сэр.
— Но в эти месяцы — апрель, май, июнь, по вечерам светло. Возможно, она каталась верхом.
— Нее, она почти не выезжала. Мы продали всех лошадей, оставили только двух, но они были слишком старые, чтобы на них ездить.
Джордж указал на две гинеи, и Табб посмотрел на них с надеждой, что вопросов больше не будет.
— Погоди, погоди, ты ещё ничего не заработал, — сказал Джордж. — Думай. Кто-то ещё наверняка приходил.
Табб
— Жители деревни... Дядюшка Бен вроде приносил кроликов. Незнакомцев не было...
— А госпожа Элизабет часто ходила в Нампару?
— В Нампару?
— Именно это я и спросил. Навестить Росса Полдарка.
— Никогда. Никогда. Нет, насколько я знаю. Нет, никогда.
— Почему же она не ходила? Они ведь соседи.
— Я думаю, думаю, может, потому, что она никогда не ладила с женой капитана Полдарка. Но это всего лишь мои догадки.
Повисла долгая пауза.
— Постарайся вспомнить, особенно май. Середина или начало мая. Кто приходил? Кто приходил вечером?
— Ну... ну, никто, сэр. Ни одной живой души не видал. Это уж точно.
— Во сколько ты ложился спать?
— Ох... В девять или десять. Как только стемнеет. Мы вставали с рассветом, и до заката...
— Во сколько госпожа Элизабет ложилась спать?
— Ну, примерно так же. Мы все уставали.
— Кто запирал двери?
— Я, в последнюю очередь. Было время, когда мы совсем двери не запирали, но без других слуг, да когда вокруг столько бродяг...
— Что ж, боюсь, ты ничего не заработал, — сказал Джордж, протягивая руку, чтобы забрать деньги.
— Ох, сэр, да я если б я знал, чего вы от меня хотите, я б сказал.
— Не сомневаюсь, уж ты сказал бы. А скажи мне вот что. Если бы кто-нибудь пришёл после того, как ты отправился в постель, ты услышал бы дверной колокольчик?
— То есть ночью, значит?
— Когда же ещё?
Табб задумался.
— Вряд ли. Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь услышал бы. Колокольчик-то, он в нижней кухне, а мы все наверху спали.
— Нет, значит? Ты бы знал?
— Ну, пожалуй, нет. Зачем кому-то приходить, разве только чтобы обворовать. А красть-то там почти и нечего было.
— А ты не знаешь, не было ли в доме какого-нибудь потайного входа, известного только членам семьи?
— Не... Я про такой не знаю. А я там двадцать пять лет прожил.
Джордж Уорлегган встал.
— Отлично, Табб.
Он бросил монеты на стол.
— Забирай свои гинеи и иди. Я тебе приказываю ничего никому не говорить. Даже миссис Табб.
— Не скажу я ей, — ответил Табб. — А то... ну, сэр, вы ж знаете, как это. Она эти деньги отобрать захочет.
— Забирай свои гинеи, — сказал Джордж. — И ступай.
В тридцать один год у Элизабет Уорлегган было двое детей. Старшему, Джеффри Чарльзу Полдарку, вскоре должно было исполниться одиннадцать, он первый год учился в Харроу. Она получила три неряшливых письма, сообщающие, что он по меньшей мере жив и, очевидно, здоров, и привыкает к будням школы. При взгляде на письма, аккуратно сложенные в уголке стола, ее сердце каждый раз сжималось, воображение рисовало так много между строк. Младшему сыну Элизабет, Валентину Уорлеггану, еще не исполнилось и двух лет, он медленно поправлялся после рахита, от которого страдал прошлой зимой.
Элизабет выходила играть в карты с тремя старыми подругами, это было одно из удовольствий, которыми она наслаждалась каждую зиму в Труро. В Труро все играли в карты, это так отличалось от скучных и одиноких вечеров в Тренвите с Фрэнсисом и после его смерти. Жизнь с новым мужем имела свои сложности, в особенности в последнее время, но была куда более стимулирующей, а Элизабет всегда нуждалась в стимулах.
Она заворачивала в гостиной небольшой пакет, когда вошел Джордж. Он не сразу заговорил, а подошел к столу и стал просматривать бумаги. Потом он сказал:
— Тебе следовало поручить это лакею.
— Мне и так особо нечем заняться, — с живостью ответила Элизабет. — Это подарок для Джеффри Чарльза. В конце недели — его день рождения, а почтовая карета в Лондон отправляется завтра.
— Да, ну что ж, ты можешь включить и небольшой подарок от меня. Я ведь не забыл.
Джордж подошел к комоду и вытащил коробочку. В ней лежали шесть перламутровых пуговиц.
— Ох, Джордж, какие чудесные! Так мило с твоей стороны помнить... Но ты считаешь, что он может носить их в школе? Они не потеряются?
— Даже если и так. Он же такой денди. Тамошний портной сумеет их использовать.
— Благодарю. Тогда я положу их вместе с моим подарком. И припишу к моим поздравлениям, что они от тебя.
В письмах домой Джеффри Чарльз совершенно не упоминал об отчиме. И Элизабет, и Джордж это заметили, но избегали об этом говорить.
— Ты выходила? — спросил Джордж.
— К Марии Агар. Я тебе говорила.
— Ах, да. Я забыл.
— Мне так нравится общество Марии. Она всегда веселая и легкая на подъем.
Оба замолчали. Наступила давящая тишина.
— Валентин сегодня тебя звал, — сказала Элизабет.
— Да? Валентин?
— Да, он несколько раз повторил: «Папа! Папа! Папа!». Ты не виделся с ним уже несколько дней, и он по тебе соскучился.
— Да, ну что ж... Пожалуй, завтра, — Джордж закрыл ящик комода. — Виделся сегодня с твоим старым лакеем, наткнулся на него в «Боевом петухе».
— Что? С каким лакеем?
С Джорджем Таббом.
— Вот как... Он здоров?
— Пытался поболтать о былых временах.