Четыре самолета
Шрифт:
Я ожила и почти летала от счастья: где-то там, в неизвестной дали, жил человек, для которого я была маяком в море предсказуемой жизни. Каждое письмо я ждала затаив дыхание. В то памятное утро я открыла свою электронную почту и с уже ставшей привычной радостью прочитала его письмо: «Я не говорил этого тебе раньше. В этом не было смысла. Но сейчас, чтобы не обманывать тебя, скажу. Я счастливо женат, и у меня есть дочь. Но я хочу, чтобы ты знала: ты мой друг, настоящий друг».
И вы знаете, дорогой читатель, я не почувствовала ничего. Я просто
Услышав это, я взяла телефон и написала Алексею сообщение. Оно состояло только из одного слова «Помоги».
Уже на следующее утро, пусть и очень злой, он сидел на моей больничной кровати, сосредоточенно листая записную книжку. И через несколько часов, благодаря его протекции, меня перевели в небольшую частную клинику. Здесь было мало пациентов и много врачей. Улыбчивые медсестры неслышно скользили по коридорам, за окнами мягко шептали зеленые кроны старинного парка, а по ночам, заходясь от любви, пели соловьи.
Всю неделю, пока я находилась там, Алексей был с Яриком. Впервые за год разлуки отец и сын увидели друг друга. И были счастливы. А я, все больше теряя силы, безучастно лежала в постели, обвешанная датчиками.
Однажды вечером мой лечащий врач Анна Дмитриевна позвала меня в парк на прогулку. Мы медленно брели по мягким от молодой травы тропинкам, вдыхая терпкий аромат влажной земли. Она говорила громко, чеканя каждое слово:
– Знаешь, моя дорогая, я не буду делать тебе никаких операций. Но ты можешь и дальше тут лежать и помирать. Гарантирую: ты можешь достичь в этом успеха. Была у меня такая в прошлом году. От любви померла. Натурально, дура такая, померла! Встань, наконец, и сделай какую-нибудь глупость! Влюбись, разлюбись, поменяй работу, квартиру! Это в старинных романах герои красиво чахнут от любви. В жизни это выглядит ужасно. Поверь моему стажу! Значит, так: я выпишу тебе кое-какие таблетки. Подлечим депрессию. А дальше, милая, действуй сама! Меняй свою жизнь! Меняй мысли, разберись с окружением. Найди себе мужика, в конце концов! Только чтобы в больницах духу твоего больше не было! Поняла? Все! Советов больше давать не буду. Сама не знаю, как надо жить правильно. И еще. Сегодня в больницу позвонил один человек. Он сказал, что ты хорошо его знаешь. Он оставил номер своего телефона. Номер не питерский, но ты можешь позвонить ему из моего кабинета. И еще. Он прислал тебе вот это.
Анна Дмитриевна передала мне внушительный пакет, в правом углу которого в качестве адреса отправителя значились слова: Париж, Франция. И ниже от руки было написано: «От Давида». Прямо тут, в парке, дрожащими руками я разорвала конверт. Это был толстый путеводитель по Парижу! А внутрь книги было вложено письмо с предложением приехать к нему на несколько недель, на Рождество, в Париж.
Когда я позвонила по указанному номеру телефона, мне ответил взволнованный мужской голос. Это был Давид.
– Ты прости меня, идиота. Надеюсь, что все еще можно поправить. Ты не ответила на мое последнее письмо, и я испугался, что потерял тебя. Я искал тебя два месяца. Очень долго. И нашел. И больше не хочу терять. Приезжай ко мне на Рождество. Будь моей гостьей. Будь гостьей нашей семьи. Только будь…
– Мадам, соблаговолите вернуться обратно в Париж! – Давид помахал ладонью перед моим лицом, отвлекая меня от воспоминаний, – вы споткнулись уже три раза. Так и до окончательного падения недалеко!
И я вернулась в Париж.
На улицах было уже довольно много прохожих: кто-то спешил на работу, кто-то – за свежей провизией, благо эта живописная улица была полна уютными лавочками, где продавалась разнообразная снедь. Пройдя несколько шагов, я с удовольствием ощутила восхитительный аромат. Он исходил из магазинчика неподалеку. Над входом красовалась надпись «La boulangerie». Я остановилась перед вывеской и шевелила ноздрями, как гончая, идущая по следу.
Давид понял, что я не устояла перед главным парижским искушением – запахом свежего хлеба, доносившимся из булочной.
– Что ж, давай зайдем и я представлю тебя Жаку, – предложил Давид.
– Давай, – ответила я, не имея ни малейшего представления, кто это.
Мы вошли в булочную. За прилавком в высоком белом колпаке стоял немолодой мужчина, а перед ним в плетеных корзинах были разложены румяные горячие багеты, теплые слоеные булочки с разнообразными начинками, воздушные десерты и еще что-то такое, чего мне раньше видеть не доводилось.
Булочник немедленно приветствовал нас ворохом утренних французских восклицаний, из которых я почти ничего не поняла.
– Говори: Бон Матён, Жак! – шепнул Давид мне на ухо.
Я послушно повторила, после чего Жак разразился целой речью на красивом, но, увы, совершенно не понятном мне языке. Давид объяснил Жаку, что я его русская подруга, приехавшая в Париж впервые. Жак в ответ зацокал языком и немедленно, со знанием дела, произнес:
– О-ла-ла, мадемуазель, тре жоли!
Затем он вручил мне конфетку в золотистой обертке и лукаво подмигнул. От неожиданности я поблагодарила учтивого Жака по-русски, на что Жак поцеловал мою руку и протяжно произнес:
– Паажяялююстаа.
Давид пресек поток наших взаимных любезностей:
– А теперь, пока старина Жак не сделал тебе предложения руки и сердца (он довольно часто женится), пожалуй, пойдем дальше. Оревуар, Жак!
Так Давид представил меня всем молочникам, булочникам, мясникам, имевшим свои лавки на этой улице. И перед тем, как мы нырнули в метро, он заговорщицки произнес:
– Ну что, Мари. Теперь ты здесь свой человек.
Началась моя первая неделя в Париже, и всю эту неделю я честно пыталась быть обычной туристкой. В качестве главного блюда на этом пире мне был подан тот самый декоративный Париж: Эйфелева башня, Лувр, Музей Карнавалэ, набережные Сены, выставки фотографий, современный французский кинематограф, магазинчики комиксов, блошиные рынки.