Четыре серых цыпленка Мистера А

Какой смысл делать что-либо, если этого никто не видит?

– Я расскажу вам одну историю. Историю жизни и правды, наполненную моментами, которые не каждый заметит. Её знают всего пара человек, и она очень много для меня значит. Пожалуйста, дослушайте до конца.

Я был очень необычным ребёнком. Вечно бродил в одиночестве по игровым площадкам, крышам складов и заброшенным домам. Такие прогулки вели меня совсем не туда, куда следовало: я замыкался, путался в понятиях и долго определялся с ориентацией. Появись у меня друзья

Когда мне было шесть, отец уже не жил с нами, и я проводил много времени в деревне с бабушкой, пока мать зарабатывала нам на жизнь. Мама помогала нам, а я помогал бабушке: доставал из погреба картошку, подметал и таскал дрова, а вечером вместе с ней и дедом мы смотрели телевизор. С такой теплотой и нежностью я вспоминаю наши чаепития, что становится грустно от того, что сейчас подобное уже невозможно.

В этой же деревне через дорогу от бабушки жила моя тётя. Когда я не ползал по дедовой мастерской и ближайшим стройкам, я прибегал во двор к тёте, чтобы поглядеть на её скотину. В ту пору тётя держала приличное хозяйство: овцы, коровы, гуси. Валяющихся в грязи свиней я видел чаще, чем валяющихся в грязи ребят, – возможно, это стало одним из факторов моего идеализма.

У моей тёти был пёс. Кличка Тайсон. Моя любимая русая дворняга. Большой, схожий с овчаркой друг, всегда весело вилявший хвостом, когда видел меня. Ему нравилось, когда ему чесали за ушами, когда я катался на нём или снимал с цепи и бегал рядом с ним по деревне.

В один из солнечных летних дней, когда все мои родственники праздновали юбилей деда, я пришёл поиграть с Тайсоном. Тайсон обрадовался мне, но как-то меньше, чем обычно.

«Наверное, он проголодался», – подумал я. Когда бабушка отправляла меня в магазин, я обычно проходил через огород тёти и, возвращаясь, угощал чем-нибудь пса: например, отрывал кусок от буханки, другой край которой уже отгрыз сам. В тот раз хлеба у меня не было, и я чувствовал себя виноватым. Если моя мама ходила на какой-то праздник, день рождения или застолье, она всегда приносила домой кусок торта или фрукты. Всё в дом – так заведено у нас в стране, – но о Тайсоне почему-то никто не подумал. В полусотне метров от будки моя родня объедалась вкусностями, а перед Тайсоном лежали только облепленные мухами свиные кишки.

Я налил в пустую миску воды, но Тайсон не хотел пить. Я жалостливо сморщился. Если бы он попил, это бы меня успокоило. Мне так хотелось сделать его счастливым. Я хотел накормить любимого пса, хотел, чтобы он снова скакал от радости, резвился, позволял мне кататься на нём верхом. И мне пришла в голову идея.

У моей тёти был курятник. Несколько куриц и выводок цыплят клевали зерно за решётчатым забором. Одним из моих любимых занятий было ловить их на убой, тётиным – хохотать над моими попытками. Я с радостью гонялся за ними, хватал за крылья, со смесью страха и удивления смотрел, как опускается топор.

Держа в голове мысль о голодном псе, я залез в клетку, прикрыл за собой дверцу и попытался поймать одного из цыплят. Помню, как долго у меня ничего не получалось, как они жались от меня по углам, будто знали, что для них эти руки предвещают смерть. Курицы залазили под насест, громко кудахтали и прятали под крылья птенцов. Маленькими ручками я пролазил куда угодно, и одного цыплёнка я смог-таки выудить из-под крыла: серого и слабого; он только недавно родился, ковылял и имел мало перьев.

Я поднял максимально некрасивого цыплёнка на уровень глаз: он пытался вырваться и царапал мне руку своим мягким клювом. Его клюва я не боялся: как и у любого другого мальчишки, мои руки были все в порезах и волдырях от крапивы. Радуясь добыче, я выбрался из клетки, плотно её закрыл, удивившись, что курицы даже не смотрели на меня: они выбрались в центр, к кормушке, и принялись искать на земле зерно, будто бы не замечая пропажи, – и направился к повесившему уши Тайсону. Маленькое серое сердечко маленького серого комочка быстро-быстро стучало в моём кулаке. Никогда бы не подумал, что пульс может быть таким частым. Мягкий клювик бился о толстую покарябанную руку и всё-таки смог меня ущипнуть. Обиженным взглядом я посмотрел на цыплёнка и, подойдя ближе к будке, с удовлетворением швырнул его псу на растерзание.

И в тот момент, когда маленький серый цыплёнок коснулся земли, когда он перестал падать, пытаясь махать крыльями, случилось то, чего я никак не мог ожидать. Момент, запомнившийся на всю жизнь, момент прояснения, момент истины.

Бум! – помню, как в голове раздался взрыв.

Я ни разу не видел своего пса таким. Тайсон приподнял голову с земли, но не стал вести себя как добрый, милый сердцу лохматый друг, не стал резвиться, махать ушами, ласкаться. В одно мгновение он превратился в ощерившегося монстра и бросился на цыплёнка.

Бум!

Действительно, бросился, действительно, стал монстром, мой лохматый добряк!

Бум!

Любимый пёс топтал лапами максимально некрасивого цыплёнка.

Бум!

Взрывы внутри головы пронзали мою нервную систему будто отравленным клинком, ноги резко подкосились, и я схватился за забор, чтобы не упасть. Пыль не успевала оседать на серый беспомощный комочек того, что могло когда-то вырасти петухом или курицей, она клубилась под собачьими лапами, и на долю секунду я даже подумал, что это туман. Потому что всё было в тумане. В тумане я видел рычащего пса, который больше не хотел есть. Он хотел убивать.

Моё лицо исказилось, на голове, по ощущениям, встали волосы, и от мурашек по черепу стало больно. Я заорал так, будто заживо съедали меня, и одновременно заплакал. Я второй раз попытался поймать цыплёнка. Точнее, я подумал об этом, но сделать ничего не мог – Тайсон рычал и не подпускал близко. Очень опрометчиво пытаться забрать ужин у голодного пса.

 В его зверских глазах я должен был прочесть благодарность.

В моих обезумевших глазах кто-то должен был увидеть причину. Зачем?

Я не знал.

Что происходит?

Я не знал.

Я был самым растерянным шестилетним мальчишкой в мире, в одну секунду потерявшим все свои знания о сущем и его обитателях, максимально беспомощным жалким существом. Пока не увидел палку. Как обезьяна, зародившая цивилизацию, я ощутил чуть ли не испуг, чуть ли не отвращение, когда взял её в руку, и сразу чуть не выронил. Когда я стал замахиваться, все мысли из головы исчезли, будто я потерял личность, перестал понимать, кто я.

В моих растерянных глазах кто-то должен был увидеть смысл.

Схватил палку, замахнулся, ударил пса, она отлетела, он ощерился, маленький мальчик испугался, схватил снова, замахнулся, зацепился за штанину, порвал, зашатался, упал.

Спустя двадцать с лишним лет я не могу осознать, что я тогда чувствовал, хоть и просматривал эту историю у себя в голове тысячи раз, – так много в ней намешано эмоций. Отчётливо помню, что маленький мальчик чувствовал себя ужасно неловким, будто впервые поселился в своём теле. Отчётливо помню, что взгляд терялся, дыхание рвалось, тело стало ватным и непослушным, как случается, когда пролежишь долгое время в ванне с горячей водой. Отчётливо помню, каким неравномерно тяжёлым казался конец палки, действительность кренилась с каждым поворотом головы, но всё же маленький мальчик смог несколько раз взмахнуть палкой перед носом пса.