Четыре сезона
Шрифт:
– А-а-а! – заорал Верн.
– Беги же, дьявол! – крикнул я, подталкивая его в спину.
– Не могу! Я боюсь упасть!
– Быстрей!
– А-а-а… КАРАУЛ!!!
Но он и в самом деле побежал быстрее. Его голая потная спина с торчащими лопатками мелькала у меня перед глазами, мышцы ходили ходуном, а позвонки то выпирали, то куда-то проваливались. Он, так же, как и я, не выпускал из рук свернутые в скатку одеяла. Вдруг он чуть-чуть не оступился, притормозил, и мне пришлось еще раз хлопнуть его по спине.
– Больше не могу, Горди! – взмолился он. – А-а-а… Мать твою!!!
– Быстрее, сукин ты сын! – взревел я, внезапно с ужасом ловя себя на мысли, что мне вдруг…
Подобное ощущение я испытал только однажды, да и то когда напился в доску. Мне нравилось погонять Верна Тессио, словно теленка, которого ведут на бойню…
Поезд загрохотал уже совсем близко – вероятно, он находился сейчас у разъезда, где мы швыряли камешки в семафор. Я ждал, что мост вот-вот завибрирует, и это будет конец.
– БЫСТРЕЙ ЖЕ, ВЕРН! БЫСТРЕ-Е-ЕЙ!!!
– О Боже, Горди, Боже, Боже… А-А-А!!!
Воздух прорезал оглушительный, протяжный гудок – это был голос самой смерти: У-У-У-А-А!!!
Гудок на секунду оборвался, и я скорее не услышал, а всей кожей ощутил крик Тедди и Криса: «Прыгайте! Прыгайте же!» В тот же миг мост задрожал, и мы с Верном прыгнули.
Верн приземлился в песок у самого берега, а я скатился по откосу прямо на него. Поезда я так и не увидел. Не знаю даже, заметил ли нас машинист. Спустя пару лет я предположил, что, может быть, и не заметил, однако Крис сказал на это: «Вряд ли он стал бы так гудеть, лишь только чтобы попугать ворон…» А почему бы, собственно, и нет? Так или иначе, тогда это было совершенно неважно. В момент, когда поезд проходил мимо, я закрыл ладонями уши и чуть ли не зарылся головой в песок, лишь бы не слышать оглушительного грохота и лязга, не ощущать обдавшей нас волны раскаленного воздуха. Взглянуть на него не было ни сил, ни желания. Состав оказался длиннющим, но я на него так и не посмотрел. На шею мне легла теплая ладонь, и я сразу понял, что она принадлежала Крису.
Когда поезд, наконец, прошел (вернее, когда я удостоверился, что он прошел), только тогда я все еще опасливо поднял взгляд. Наверное, точно так же солдат высовывается из блиндажа после долгого артиллерийского обстрела… Верн, дрожа всем телом, лежал ничком, а Крис сидел по-турецки между нами, положив руки нам на плечи. Верн поднял голову, все еще дрожа и нервно облизывая губы.
– Ну, что, парни, по бутылочке «коки»? – предложил Крис как ни в чем не бывало.
Нам это было как нельзя кстати.
Глава 15
Примерно в четверти мили от берега рельсы углублялись прямо в лесную чащобу. Местность тут к тому же была заболоченной, тучи комаров висели в воздухе, словно армады истребителей-бомбардировщиков, но был во всем этом и один громадный плюс: прохлада, благословенная прохлада.
Присев в теньке, чтобы распить по бутылочке «коки», мы с Верном накинули на плечи рубашки, а Крис с Тедди остались, как и были, голыми по пояс, несмотря на насекомых. Не прошло и пяти минут, как Верну понадобилось уединиться в кустиках, что послужило поводом для шуточек и прибауточек.
– Что, дружище, здорово перетрусил? – хором поинтересовались у него Крис с Тедди, когда он снова появился, натягивая штаны.
– Да н-нет, – промямлил Верн, – мне еще на том берегу приспичило…
– Ладно заливать, – усмехнулся Крис. – А ты, Горди, тоже наложил в штаны?
– Ничего подобного, – ответил я, невозмутимо потягивая «коку».
– «Ничего подобного»! – передразнил меня Крис, похлопывая по плечу.
– А у самого поджилки до сих пор трясутся.
– Вот те крест, что я ни капельки не испугался.
– Да ну? – встрял Тедди. – Так уж и ни капельки?
– Конечно же, нет! Я не
Все, даже Верн, грохнули. Действительно, «испугался» было не то слово…
После этого мы все по-настоящему расслабились, откинувшись на траве и молча допивая «кока-колу». В ту минуту я, наверное, был действительно счастлив: мне удалось избежать смертельной опасности, жизнь казалась такой замечательной штукой, и я был в мире с самим собой. А кроме того, у меня великолепные друзья. Что же еще нужно для счастья?
Вероятно, именно в тот день я начал понимать, каким образом обыкновенный человек становится сорвиголовой. Пару лет назад я заплатил двадцать долларов, чтобы присутствовать при неудачном прыжке Эвела Найвела через каньон Снейк-ривер. Жена моя, вместе со мной лицезревшая этот головокружительный прыжок, пришла в ужас, но не от самой трагедии, а от моей реакции. Она заявила, что если бы я жил в Древнем Риме, то непременно был бы завсегдатаем кровавых казней первых христиан, которых сажали в клетки со львами. Тут она была, конечно, неправа, хоть я и вряд ли смог бы объяснить почему (впрочем, она сама была уверена, что я всего лишь хотел этим досадить ей). Дело в том, что я выбросил двадцатку вовсе не затем, чтобы полюбоваться гибелью человека, хотя у меня с самого начала не было сомнений относительно исхода смертельного трюка, транслировавшегося, кстати, по телевидению на всю страну. Нет, думаю, у многих в жизни бывают моменты, когда возникает непреодолимое желание бросить вызов таинственной тьме, о которой Брюс Спрингстин поет в одной из своих песен, сделать это несмотря на то (а может, скорее, благодаря тому), что Господь сотворил нас смертными…
– Эй, Горди, расскажи-ка нам ту самую историю, – внезапно попросил Крис, привставая.
– Какую? – переспросил я, хотя прекрасно знал, о чем он говорит.
Я ощущал какую-то неловкость, когда меня просили рассказать одну из моих «историй», – и это несмотря на то, что они пользовались неизменным успехом. Первым, кто узнал о моем желании стать, когда вырасту, писателем, был Ричи Дженнер, парнишка, который состоял полноправным членом нашей компании, пока его семья не переехала в 1959 году в Небраску. Уже не помню, чем мы занимались у меня в комнате, когда Ричи обнаружил в книжном шкафу под комиксами пачку исписанных от руки листков. «Это-то что такое?» – спросил он, заинтригованный. «Так, ничего…» Я попытался выхватить у него листки, хотя, признаться, не слишком настойчиво. В душе моей авторская гордость боролась с застенчивостью (кстати говоря, борьба эта продолжается и по сей день…) Пишу я всегда в одиночестве, отгораживаясь ото всего мира, как будто совершая нечто постыдное, словно юнец, занимающийся онанизмом, запершись в ванной. Писательский труд для меня -нечто глубоко интимное, вроде секса, хотя я знаю и совершенно противоположные примеры. Так, один мой знакомый писатель обожает работать, устраиваясь в витринах книжных магазинов или супермаркетов. Это потрясающе, до безрассудства храбрый человек, и я всегда мечтал иметь такого друга, с которым можно было бы пойти в огонь и в воду…
Почти до вечера Ричи просидел на моей кровати, «заглатывая» мою писанину, навеянную сюжетами все тех же комиксов или же детских ночных кошмаров, о которых говорил Верн. Закончив чтение, Ричи посмотрел на меня как-то по-новому, будто впервые по-настоящему меня узнал, и заявил: «Отлично это у тебя получается, просто замечательно. А почему ты не покажешь это Крису?» Я ответил, что это мой секрет, и тут он пришел в недоумение: «Ну, почему же? Что тут такого? Ведь это не стишки какие-нибудь, наоборот, все ужасно круто и клево…»