Четыре танкиста и собака

Пшимановский Януш

Подошедший советский офицер козырнул ему в ответ на приподнятие шапки.

Группа работниц с лопатами и граблями отошла, получив какое-то указание, и начала вскапывать газон, на котором еще оставались следы от окопов.

Когда машина с Густликом и Вихурой подъехала, мужчина обернулся и, увидев солдат, широко развел руки:

— О, герр Елень! Ихь вартэ… Я жду вас с большим нетерпением.

Густлик, выскочив из машины, остановился в двух шагах от него и, не подавая руки, сурово спросил:

— Как поживает панна Гонората?

— Я

полагаю, очень хорошо.

— Ну, хорошо…

Елень схватил немца за руку, сильно тряхнул ее, а потом представил:

— Обер-ефрейтор Кугель. Капрал Вихура. Где она?

— А вот сейчас пойдем. Здесь, в нескольких шагах отсюда.

— Поедем, — жестом пригласил Франек.

Он резко развернулся на месте, а потом свернул вправо, в боковую улочку, и притормозил перед виллой, прикрытой бело-розовым облаком цветущих яблонь, груш и вишен. Над воротами висела большая вывеска: «Милитэранштальт».

— Что это такое? — спросил Елень.

— Здесь как раз и есть фрейлейн Гонората, — с достоинством ответил Кугель.

Гонорате не раз снилось, как за ней приезжает Густлик. И не раз она упаковывала свой дорожный сундучок, а потом со слезами на глазах распаковывала…

Она сидела в комнате на первом этаже, заставленной мебелью, заваленной салфетками, покрывалами, украшенной сотней фаянсовых изделий, снесенных сюда со всей улицы по указанию Кугеля. Гонората следила здесь за чистотой, стирала пыль с изящных вещей, и это ее успокаивало.

Гнетет мое сердечкоПечаль большая.Полюбила его,А приедет? Не знаю.

Она напевала, спарывая гитлеровских орлов с салфеток и скатертей. Оставляла только вышитые наподобие монограмм красивые готические буквы.

В одной косе у нее была красная ленточка в память о событии, происшедшем месяц назад, другая расплелась на конце. На пальце светилась начищенная до блеска шестиугольная гайка, выполняющая функции обручального кольца.

Когда на этаже раздался звонок, она оставила работу, подняла голову.

Послышались щелканье замка, тихие голоса разговаривающих, а затем быстрый стук башмаков по ступенькам. В дверях появилась горничная в передничке и кружевном чепчике.

— Герр Кугель мит цвай зольдатан, — произнесла она, доложив о прибытии Кугеля с двумя солдатами.

— Не хочу видеть ни его, ни этих… — Она замолчала и уколола себя иголкой в бедро, чтобы убедиться, что она действительно не спит.

За горничной, в проеме открытых дверей, кроме Кугеля показались два польских солдата, и одним из них был плютоновый Елень. В слезах расплылись все лица, кроме того одного, целый месяц изо дня в день ожидаемого. Она хотела встать, пойти ему навстречу, но ее вдруг покинули силы.

Елень сделал несколько шагов, остановился

перед креслом.

— Ну вот и я, Гоноратка. Поедем…

Неожиданно для самой себя она ответила:

— Почему так поздно? Сколько времени здесь сижу и сижу, двадцатую скатерть выпарываю.

— Нам нужно было войну закончить. А теперь поедем.

— Я не пойду за пана Густлика.

Он встряхнул головой, будто его кто палкой огрел, и без слов стал поворачиваться к двери.

— Иди сюда. Забери кольцо. — Она хотела снять гайку с пальца, но не смогла и, прося о помощи, протянула ему руку.

Он грохнулся на оба колена, наклонился к ладони. Девушка, стыдливо прикрывая монограмму на скатерти, поднесла ее к влажным глазам.

— На, чистый, — подал ей Густлик носовой платок. — Не стоит «гитлерюгендом» глазки вытирать.

— Глупый, неужели пан Густлик не может догадаться, что означают эти буквы?

— Да и Гонората, наверно, тоже, — заметил Вихура, подойдя ближе и отдавая честь. — Что имеем, то и забираем, и марш-марш домой. Командир приказал быстро вернуться.

— Не так быстро. Здесь я командую, — возразила Гонората.

Она встала, подавая ему руку, а потом специальной палочкой ударила в медный гонг.

На этот сигнал со всей виллы сбежалась прислуга: садовник, дворник, повар с помощником, две горничные, и все, словно хорошо вымуштрованные войска, встали шеренгой у стены. Гонората объявила:

— Аларм ан аллен фронтен, тревога по всем фронтам. Резать, рубить, варить, жарить. Сегодня вечером прием. Такой гроссес фест. Большой праздник…

Высоко взлетела в ночное небо ракета, описала дугу и рассыпалась на разноцветные блестки-звездочки. Кугель, стоя у открытого окна, заряжал следующую, но Елень придержал его за руку:

— Хватит.

— Последняя.

— Довольно. Пора ехать.

— Давно пора, — подтвердил Вихура. — Что за удовольствие, когда не все могут пить.

— Я выстрелю, как поедете. Чтобы в жизни мы еще раз встретились.

— Я бегу заводить мотор, а вы выходите с вещами.

— Только чтобы мы, Кугель, не так встретились, как в тот раз на шлюзе. — Густлик поднял недопитый бокал и чокнулся с немцем.

— Спать хочется, — произнесла Гонората, вытягивая руки. — Спасибо вам, господин Кугель. Все-таки среди обер-ефрейторов встречаются порядочные люди.

— У тебя сон пройдет, Гоноратка, как только мы поедем и тебя ветром обдует, — успокоил ее Густлик.

Вернулся Вихура и с понурым видом сообщил:

— Мы не едем.

— Почему?

— Потому что у нас увели машину. Была — и нету.

Некоторое время царило беспокойное молчание.

— Давайте здесь переночуем, — предложила Гонората.

— Армия завтра выступает к Нисе. Двадцать четыре часа опоздания считаются дезертирством, — объяснил Вихура, повесил на плечо винтовку и громко щелкнул пальцами.