Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия
Шрифт:
Это было мое личное преодоление раскола, избавление от старообрядческой односторонности, осознание единого пути тысячелетней русской литературы, который мостится и сегодня.
Схожие ощущения я прочел у саратовского критика Алексея Колобродова. Он в книге «Захар», посвященной Захару Прилепину, пишет, что в начале века решил завязать с литературной критикой, но потом открытие Прилепина буквально втащило его в современный литпроцесс. Вхождение в современность – дело крайне сложное. Всегда возникают высокомерные вопросы: зачем заниматься тенью великого, зачем размениваться на малосущественное? Тем более что ставки в настоящем совершенно не застрахованы от полного провала. Можно поставить всю жизнь на псевдолитературную имитацию, доказывая себе,
Было сильно искушение не то чтобы завязать, а подстраховаться. Десятки раз внутренний голос предательски твердил: зачем тебе эта современная словесность? Беги, кролик, беги в свою нору, раскрой ожерелье классики, чиркай карандашом, выводи диаграммы и графики, анализируй. Чем глубже нора, тем надежнее. Она ведь тоже как матрешка: Шолохов, Маяковский – Гоголь, Лермонтов – Ломоносов, Аввакум – Нил Сорский, Кирилл Туровский, митрополит Илларион – Григорий Нисский, Роман Сладкопевец… Эти искушения мучительно и постепенно, но преодолевались, и вместе с этим раскрылось понимание самоценности настоящего, которое является не случайным и нелепым дичком на стволе отечественной словесности, но естественным и достойным ее продолжением.
Каждый сам сочиняет свою историю, в том числе историю литературы. В тысячелетней истории нашей культуры ставок можно делать много. Можно даже полностью перечеркнуть ее, как это делали некоторые горячие головы, сказав, что на русской почве не было Ренессанса, а потому она ущербна. Но здесь не рулетка, одно предпочтение не отрицает все остальные. Аввакум или безвестный автор «Слова о полку Игореве» не перечеркивают Пушкина. Если мне ближе Достоевский, то я не перечеркиваю Льва Толстого и, конечно же, всегда с трепетом помню о Тургеневе и Гончарове. И если я говорю, что главные книги нового века в русской литературе – это «Санькя» Захара Прилепина, «Я – чеченец» Германа Садулаева, «Елтышевы» Романа Сенчина, а также «Ура!» Сергея Шаргунова, то это вовсе не значит, что все прочие – макулатура. Просто опять же, на мой взгляд, эти книги сейчас наиболее органично вписаны в линию отечественной литературы, без них наше сегодня было бы иным.
Пора отходить от вульгарного «горизонтального» компаративистского сравнения настоящего с классикой. Оно разрывает литературу, которая есть единый процесс и где, если хотите, полюса прошлого и настоящего подпитываются друг от друга. Нужно преодолеть раскол, избавиться от навязчивой односторонности «или – или» и подойти к осознанию, что единый путь тысячелетней отечественной литературы мостится здесь и сейчас через живой диалог автора с читателем.
«Напрасно после этого говорить, что высота была только в прошлом. Если мы не видим ее в настоящем, то не увидим и в прошлом» – так писал блестящий отечественный филолог Владимир Бибихин в работе «Возвращение отцов».
Одна из главных претензий к новому поколению, не имеющая ничего общего с действительностью, гласит: оно возникло в пустоте и считает, что до него ничего и никого не было. Любую дискуссию оппоненты любили сводить к этому тезису. Так, например, в свое время Олега Павлова возмутило высказывание Сенчина в интервью о «новом реализме»: «Это словосочетание я стал употреблять в начале 2000-х. Тогда вовсю еще гремели постмодернисты, авангардисты и т. д., а собственно реализма почти не было. Не кондового, а именно нового – свежего, свободного, яркого, предельно достоверного. Потом появилась статья Сергея Шаргунова “Отрицание траура”, где тоже было о новом реализме. И как раз во многом благодаря форумам молодых писателей, первый из которых состоялся осенью 2001 года, в литературу пришло немало тех, кто писал именно в духе нового реализма – Денис Гуцко, Дмитрий Новиков, Илья Кочергин, Василина Орлова, Александр Карасев, Ирина Мамаева, Захар Прилепин, Аркадий Бабченко, Антон Тихолоз…»
Павлов ему ответил в заметке «Обнуление»: «Пусть приходит кто угодно и пишет в духе реализма – но я хочу задать в общем-то тот же вопрос… Значит, всё-таки, никого не было? И на этом фундаменте строите вы свои биографии, то есть банальное благополучие?
Не было “Дурочки” Светланы Василенко?
Не было “Острова” Василия Голованова?
Не было “Рождения” Алексея Варламова?
Не было “Извести” и “Свободы” Михаила Бутова?
Не было “Знака Зверя” и “Афганских рассказов” Олега Ермакова?
Не было “Замороженного времени” Михаила Тарковского?
Не было “Хорька” Петра Алешковского?
Не было “Двора прадеда Гриши” Владислава Отрошенко?
Не было “Синдрома Фрица” Дмитрия Бортникова?
Не было реализма Андрея Дмитриева, Андрей Волоса, Владимира Шарова, Юрия Петкевича, Марины Палей, Александра Терехова, Антона Уткина, Валерия Былинского, Владимира Березина, Ирины Полянской…
Не было Астафьева, Распутина, Владимова, Маканина, Петрушевской, Фазиля Искандера, Леонида Бородина…
Не было всей русской прозы, бывшей до вас?
Но и главное: почему же должно-то не быть?»
Только всё это претензии не по сути. Новое приходило, не перечеркивая прежних достижений.
В то же время приходу нового литературного поколения радовались, его ждали. Предполагалось, что свежая кровь вольется в старые мехи, и они будут дальше поддерживать свое монопольное право на литературу и создадут поколение своих почитателей.
«Я думаю, что в начале нулевых годов либералы как люди, желающие владеть всем пространством литературы, радостно восприняли приход нового поколения. Не скажу, что совсем радостно, потому что была критика и против Сенчина, и против Шаргунова, тем не менее, они желали это поколение принять и адаптировать. Но конфликты начались буквально тут же», – говорил Захар Прилепин во время своего выступления в 2013 году в Армавире на Кожиновских чтениях. Он привел пример Шаргунова, который отдал свою премию «Дебют» Эдуарду Лимонову, находившемуся в саратовской тюрьме. Вспомнил Михаила Елизарова, которому немцы за повесть «Ногти» дали грант, а когда появился антилиберальный «Pasternak», отправили обратно в Россию. Окончательно иллюзии разрушил сам Прилепин своим «Письмом товарищу Сталину». После этого Михаил Швыдкой, тогдашний «законодатель мод» в нашей культуре, дошел до того, что отказал ему в праве называться русским писателем.
В этом же выступлении Захар отметил, что он и его собратья по перу демонстрируют «нечто хозяйское». Они пришли не просто так, не приживалками, не побирушками, не для того, чтобы сесть на иждивение власти или оппозиции. Появились «хозяева» не в плане приватизации всего и вся, а потому, что они несут в себе традиционное, свойственное тысячелетней отечественной культуре. Поэтому они за «победительное поведение», против катакомбного образа мысли и выморочной игры в литературщину.
…Итак, «Четыре выстрела». Хотя скорее это не выстрелы, а объятия. «Четыре выстрела» – это не выстрелы в кого-то. Каждый из них выстрелил собой.
Глава первая
Светлый писатель Роман Сенчин
Избавиться от чужого
Первое узнавание Романа Сенчина произошло на том же Форуме молодых писателей в Липках. Руководитель критического семинара Евгений Ермолин предложил нам практическую работу: написать рецензию на рассказ Романа Сенчина «Чужой». По рядам семинаристов пронесся едкий смешок, который и определил тональность дальнейшего разговора о рассказе. Каждый написал по небольшой реплике, они потом подборкой были опубликованы в журнале «Континент» , где Ермолин состоял заместителем главреда. Тональность подборки была предельно критическая. Юная Валерия Пустовая написала, поставив автора перед выбором-ультиматумом, что «после “Чужого” необходимо писать по-новому – но как? Если Роман Сенчин не ответит на этот вопрос в новом самобытном произведении – его рассказ из хитрой сатиры превратится в неумелую автопародию».