Четырнадцатая дочь
Шрифт:
Последние слова Аделина дер Фонрайт расслышала.
– Что? О да, я была как картина, лучшая картина кисти мастера Ярера. Я шла тихо и безмятежно, как это и положено девице из рода Фонрайтов. Но моя душа кричала: проклятие, проклятие тем, кто принес на нашу землю свои ритуалы, свою проклятую волшбу, которую они называли магией.
– Полностью с вами согласна, – выдавила Таня. – Меня саму сюда притащили с помощью этой самой проклятой волшбы. Которую еще называют магией. И заточили здесь как узницу.
Девица распахнула призрачные очи.
– И
– От меня кое-чего ждут, – прошептала Таня. – Но замуровать… Нет, надеюсь, что нет!
– А-а-а… – Аделина дер Фонрайт подняла к груди укрытые рукавами ладошки, сложила их молитвенно. – Но если тебя все-таки поведут замуровывать, отнесись к этому смиренно, дева. И с достоинством ступай к своему последнему покою. Как это сделала я…
Она скользнула к центру комнаты и растаяла там. Факелы тут же засияли с прежней яркостью. То ли призрак своим появлением приглушал их, то ли просто в присутствии этой персоны воздух темнел.
Таня еще какое-то время лежала, косясь взглядом в центр комнаты. А потом погрузилась в тяжкий сон, наполненный непонятными и пугающими сновидениями, которые потом даже не смогла вспомнить.
Наутро хлеб принес молодой парень с черными кудрями. На звук открывающейся двери Таня проснулась мгновенно. Помедлила, лежа под одеялом, поглазела на симпатичного парнишку, который дошагал до сундука, избегая глядеть в сторону кровати. Парень заменил пустую тарелку на другую, с хлебом. И поменял кувшин.
Когда кудрявенький развернулся к двери, Таня решилась. Рывком села на кровати, позволив одеялу упасть на колени. Прогнулась, чтобы грудь – она у нее была маленькая, но все же имелась – гляделась пообъемистей. И сказала, улыбаясь во все тридцать два зуба:
– Здравствуйте! Скажите, а на воле сейчас что, вечер или уже утро?
Умом она понимала, что сейчас там наверняка было утро. Или полдень – в зависимости от того, сколько она проспала. Но надо было повалять дурочку, и она ее честно валяла.
– Не… – сурово начал было парень, глядя перед собой. Потом взгляд его скользнул на Таню и на ее грудь колесом.
Старенькая застиранная футболка, в которой она вчера вышла из дома, натянулась очень даже откровенно.
– Не велено разговаривать! – выпалил парень. И рванул к двери.
У нее мелькнула мысль выскочить следом. Но куда бежать потом? Здесь она была чужая среди чужих. Да и парнишка тревогу поднимет, не будет же он столбом стоять.
Парень переступил через порог комнаты, и только тогда Таня заметила нечто, чего не видела прошлым вечером, когда приходила Арлена. Воздух в дверном проеме, пропуская кудрявого, подозрительно блеснул. Синеватым отсветом. Надо думать, что и тут имела место магия. Проклятая волшба, как ее охарактеризовала Аделина…
Таня откинулась на подушку и несколько минут предавалась унынию, приправленному ностальгией. Потом решила с этим унынием бороться. Руками и ногами.
К тому времени когда Арлена принесла ей обеденную пайку, Таня успела сделать три раза зарядку и принять долгую ванну. Чтобы взбодрить свой дух.
– Княжна… – Арлена приветствовала ее легким приседом. – Как вам спалось, как настроение? И – ай-ай-ай, княжна! – не беседуйте больше с мальчиком, который будет приносить хлеб по утрам, пока я занята своим завтраком. В следующий раз он вам не ответит. Тюремщик, болтающий с заключенным, – это почти посетитель. А сие князем строжайше запрещено. Я буду вынуждена доложить светлейшему, он будет вынужден еще больше ужесточить условия содержания…
Таня, которая собиралась рассказать о приходе Аделины, прикусила язык. Стало быть, они решили лишить ее не только свободы и человеческой еды, но и человеческого общения? Ну ничего, чихали мы на это. Будем общаться с Аделиной.
– А что же вы сами со мной беседуете? – спросила Таня и медовенько улыбнулась.
Арлена глянула, сложила губы в усмешке.
– А я добрая тюремщица, каковая должна вас, узницу, просвещать и на путь истинный наставлять. Княжна Татьяна, не пора ли, отринув детскую гордыню, пойти навстречу вашей семье? Светлейший князь спрашивал о вас и вчера за ужином, и сегодня.
Таня встала. Гоголем прошлась к тому месту, где в каменной кладке была сокрыта дверь в определенную комнату. Хлопнула по стене с оттяжечкой, пояснила через плечо:
– Живот прихватило. Вы уж меня извините, но от ваших наставлений меня чегой-то пучит. Если желаете, дверку оставлю приоткрытой, будете и дальше наставлять. Пока я занята неотложным делом.
Арлена вздохнула и удалилась. А Таня пошла к сундуку за хлебушком. После зарядки аппетит разыгрался.
Потянулись долгие дни.
Первые четверо суток она изводила себя зарядкой. Физическая усталость хоть как-то отвлекала от хандры.
На пятый день ей это надоело. Единственное, что Таня продолжала делать, так это принимать ванну по шесть раз на дню. Арлена всякий раз вопрошала, не готова ли княжна воссоединиться со светлейшим дедушкой, льющим слезы по непокорной внучке.
Таня бросала четкое «нет». Арлена вздыхала, расписывала, что делалось в замке. На обед приготовили серрского оленя, его грудинка особенно хороша под соусом из кислых яблок, приходил торговец вуалями из Серендиона, рассказывал, какие в той стороне нравы.
Таня отворачивалась к стенке, но парадного променада в сторону нужника не повторяла. Ей и за прошлый раз было стыдно, ибо попахивало пошлостью.
Аделина приходила по ночам и слезливым голосом рассказывала все то же, что и в первую ночь: фундамент, ее ведут в платье с рукавчиками положенной длины, проклятые маги с их проклятой волшбой. Таня слушала, поддакивала, даже радовалась. В ее полном уединении и жалующийся призрак стал приятной компанией.
Так прошло еще несколько дней. Все их Таня помечала, макая палец в местное крем-мыло и рисуя черточки на зеркале. Живот втянулся, глаза запали. Хотелось есть. Но не надоевшего хлеба, а мяса, молока, картошки с маслом…