Четырнадцатое июля

Роллан Ромен

Де Лоней, де Флюэ и швейцарцы уходят во внешний двор.

Вентимиль (иронически рассуждает сам с собой. В нескольких шагах от него инвалиды стоят у своих пушек). Наша нечистая совесть... Этот капрал позволяет себе иметь совесть!.. Он богаче меня. Совесть... Чистая или нечистая совесть! Совести просто нет. Честь, возможно, существует. Честь? При прежнем короле честь не мешала дворянину, если у него была красивая жена или сестра, добиваться того, чтобы король взял ее к себе в фаворитки; не задумываясь, мы женились на любовнице короля, чтобы прикрыть своим аристократическим

именем, как ярлыком, низкопробный товар, подобранный в грязном притоне... Оставим честь в покое. Разве я мог бы сказать, чт'o я защищаю здесь, чт'o толкает меня сражаться? Верность? Преданность королю? Мы-то знаем цену своей преданности и верности, к чему же дурачить себя пустыми словами? Уже давно я перестал верить в короля. Ну так что же побуждает меня оставаться здесь? (Пожимая плечами.)Привычка, приличия, правила светской морали? Да, знать, что ты не прав, не верить в то, что делаешь, но идти до конца по своему пути, сохраняя корректность и утонченное изящество, — так, по-видимому, легче скрывать от самого себя полную бесполезность всего, что делаешь.

За сценой невероятный шум. Швейцарцы с де Лонеем и де Флюэ стремительно отступают из внешнего двора.

Швейцарцы. Идут!

Вентимиль. Кто? Кто идет? Кто? Народ?.. Да будет вам! Не верю!

Де Флюэ (не отвечая ему). Скорее! Поднимите мост! Проклятье!

Де Лоней. Пушкари, по местам!

Швейцарцы спешно поднимают мост. Инвалиды наводят пушки на ворота. Слышится гул толпы, который, подобно морскому прибою, бьется о крепостные стены.

Вентимиль (потрясен). Они вошли? Неужели же они и вправду вошли?

Де Флюэ (запыхавшись). Уф! Только-только успели! Мерзавцы! (Вентимилю.)Подумайте, ведь они ухитрились опустить первый подъемный мост! Знаете дом парфюмера у самых ворот?.. А! Черт их дери! Я был прав, когда требовал, чтобы сожгли все их логовища!.. Несколько человек — каменщики, кровельщики — забрались на крышу этого дома, а оттуда перебрались, как обезьяны, на стену у караульни. Их никто не заметил. Они достигли ворот и оборвали цепи подъемного моста; мост упал прямо на толпу и раздавил не меньше дюжины этих оголтелых. Остальные ринулись на него лавиной. Слышите, как ревут? Ах, сволочи!

В суматохе, поднятой солдатами и офицерами на переднем плане, зрители не сразу обнаруживают в глубине сцены, у ворот, группу швейцарцев, окружившую пленницу.

Швейцарцы (подводя Конта). Нам все же удалось захватить недурную добычу.

Вентимиль (кланяясь). А, это вы, Конта?.. Вы верны своему слову — пришли на свидание? Серебряная каска на белокурой головке, в руках ружье — какое прекрасное олицетворение богини Свободы! Итак, вы хотите посмотреть спектакль? Отсюда отлично видно и совсем не опасно. (Протягивает ей руку, она колеблется.)Вы не хотите дать мне руку? Еще недавно мы ведь были друзьями, не так ли? Разве мы уже больше не друзья?

Она, наконец, пожимает протянутую руку.

Что с вами? Что вас смущает? Почему вы молчите и почему так злобно смотрят на меня ваши хорошенькие глазки? Вас напугали?

Конта. Простите, прошу вас, простите меня... Я перестала разбираться в своих чувствах, я уже не знаю, друг вы мне или враг.

Вентимиль. Враг? Но почему же? Так вы в самом деле сражались против нас?

Конта. Вы знаете, что я рождена актрисой, а не зрительницей, и я привыкла играть только первые роли. (Показывает ружье; один из инвалидов по знаку Вентимиля тут же отбирает его у нее.)

Вентимиль. Вам надоело играть в Комедии, вот вы и захотели попробовать свои силы в драме. Но, понимаете ли вы, красавица моя, что ваш маскарад может стоить вам нескольких месяцев заключения?

Конта. Я рисковала б'oльшим.

Вентимиль. Что это вы придумали, Конта? Вы — с этими горлодерами? (Осматривает ее с головы до ног.)Ни румян, ни мушек. Руки в грязи. Лицо блестит от пота. Мокрые волосы прилипли к вискам. Едва переводите дух. Забрызгана грязью до колен. Вся прокоптилась порохом... Фи! Что это на вас нашло? Я же отлично вас знаю. Вам всегда было столько же дела до этого сброда, сколько и мне.

Конта. Да.

Вентимиль. Значит, вы влюбились? Он там, в этой толпе?

Конта. Я сама так думала. Но, оказывается, дело не в любви, а в чем-то другом.

Вентимиль. В чем же?

Конта. Не знаю. Я не могу объяснить вам, что увлекло меня в битву. Вот только что мне хотелось задушить вас.

Вентимиль (смеется). Вечные преувеличения.

Конта. Я не шучу, уверяю вас.

Вентимиль. Но, Конта, вам же никогда не изменял здравый смысл, вы всегда знаете, чего вы хотите.

Конта. Да, конечно, что-то меня толкало на это, но я сейчас уже не знаю, что. Я все чувствовала и понимала так ясно и глубоко, когда была с ними... Вам этого не понять, но могучие чувства народа эхом отзываются во мне. А сейчас, когда меня оторвали от него, я уже ничего не знаю, ни в чем не могу разобраться...

Вентимиль. Вы обезумели. Согласитесь сами.

Конта. Нет, нет, я убеждена, что они правы.

Вентимиль. Правы, восстав на короля. Правы, убивая порядочных людей и подставляя свои головы под пушки, не известно ради чего?

Конта. Почему же не известно?

Вентимиль. Ну да, пожалуй, вы правы, ради золота герцога Орлеанского.

Конта. С тех пор, как я с вами познакомилась, вы нисколько не изменились, дорогой мой, вы всегда подыскиваете мелкие объяснения крупным событиям.

Вентимиль. Я не считаю, что деньги — такая уж мелочь для оборванцев, у которых нет ничего. А по-вашему, их ведет что-то более возвышенное?

Конта. Их ведет Свобода

Вентимиль. А что это такое?

Конта. Ты смущаешь меня своей иронией. Когда ты так смотришь на меня, я не знаю, что тебе ответить. А если бы и знала, так не сказала бы. Это бесполезный спор. Ты не в состоянии понять. Так слушай же и смотри.