Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)
Шрифт:
Светало. Кастусь ехал вдоль берега, отыскивая глазами брод. Вот тут-то и послышался отдаленный гул машин. Он наплывал из-за кладбища, с большака, то затихая, то нарастая до ворчливого рокота. Разведчик хлестнул лошадь и поскакал напрямик по луговине к кладбищу: там, на левом склоне холма, пролегла дорога. Он спрыгнул с лошади и, раздвигая кусты, заторопился на край кладбища.
Грузовики с немецкими солдатами уже выкатывались на развилку, где Ольховская дорога соединялась с большаком. Кастусь насчитал двадцать три машины. Четыре грузовика в хвосте колонны тянули за собой тупорылые пушки.
На развилке машины остановились. Грузовики с пушками развернулись, потом отошли в сторону. Возле орудий засуетились солдаты. Вскоре над кладбищем с тугим шелестом пролетел первый снаряд. Клюнулся в крайнюю избу, раскатисто крякнув, — и дощатая крыша сползла на землю. Потом пушки стреляли все сразу. А когда они смолкли, гавкнули глухо другие орудия — там, за лесом, где осталась Ольховка. Кастусь с тревогой прислушивался к отдаленным орудийным раскатам. Значит, из Дручанска тоже вышли каратели. Обстреливают Ольховку.
Мимо кладбища прошмыгнули в деревню мотоциклисты. Сейчас и грузовики тронутся… Но они что-то мешкают. Вот солдаты спешились. Идут к кладбищу по большаку. Тремя группами. С промежутками… Голова колонны уже поднялась на холм. Вот они, фашисты! Совсем близко…
Кастусь высунул ствол пулемета из-за камня. Вставил ногу в петлю и натянул ремень, чтобы не прыгал ствол во время стрельбы. Подтянул ближе диски. Старался делать все спокойно, однако руки что-то вздрагивали и по спине пробегал колючий холодок.
Гулкая скороговорка пулемета расколола зеленую кладбищенскую тишину. Кастусь видел, как падали немцы. Одни оставались лежать неподвижно на большаке, другие копошились, отползая назад. А те, что уцелели от первых пуль, ошалело озирались… Кастусь сменил диск, хлестнул по ним длинной огненной струей, и они кинулись толпой с холма вниз, оставляя на дороге упавших. Опять лезут на бугор. Бегут цепью к кладбищу, стреляя и что-то выкрикивая.
Он прижал щеку к теплому ложу. Посадил на мушку крайнего — сухопарого, с квадратной челюстью, а потом прошил крупной строчкой всю цепь атакующих. Падают. Живые прячутся за мертвых. Вон один гранату тянет из-за пояса…
Кастусь направил на него ствол пулемета и нажал крючок. Но пулемет молчал. Снял диск — пусто… Спохватился: уже три диска опорожнил. Остался четвертый — последний. Надо уходить. «Пока очухаются, переплыву на тот берег…»
Граната ударилась в могильный крест, отскочила за соседний холмик и лопнула там с пронзительным треском, окатив Кастуся горячей волной. Сразу онемела левая рука, стала непослушной, а ниже плеча — режущая боль…
Он ползком пересек кладбище, вскочил на ноги и — попятился назад: от реки, по луговине, перебежками наступали на кладбище солдаты. Совсем рядом, за кладбищенской канавой, гулко заработал пулемет. Кастусь метнулся за кусты, припал к земле. Но что это? Немцы замешкались. Поворачивают головы к реке. Стреляют туда.
Кастусь бросил взор за реку и увидел там всадника. Рыжий голенастый конь… На седоке серая кепка набекренилась. Андрюшин…
Разведчик подскакал к самому обрыву, бьет звонкими щебечущими очередями из автомата. Ему ответил с этого берега пулемет. Андрюшин хлестнул коня плеткой, и тот машистыми волчьими прыжками поскакал к лесу. Возле самого ельника всадник припал к гривастой шее коня. «Подбили…» — обожгла догадка.
А эсэсовцы уже мельтешат на кладбище, прячутся за кустами. Кастусь отпугнул их короткой очередью. Ему ответили сразу два пулемета, стоявшие где-то очень близко. Они били вперекрест, с перемещением, будто прочесывали каждую весеннюю травинку, и Кастусь, услыхав приближающееся тюканье пуль в землю, прижался щекой к траве. Он чувствовал, что немцы теперь не выпустят его из виду, будут без передышки дырявить могильный холмик, за которым он притаился.
Пулеметы внезапно смолкли, и немцы, поднявшись во весь рост, кинулись вперед:
— Русс-Иван! Сдавайся!..
Срезал их последними пулями. Наседают с другой стороны. Тоже кричат, чтобы сдавался. Сами не стреляют. Видно, хотят взять живым. Метнул гранату. Выхватил из-за пояса вторую, поднялся на ноги и шагнул к эсэсовцам.
Сзади, совсем рядом, щелкнул револьверный выстрел. Что-то острое и пекучее ударило в затылок, вспыхнуло в глазах кровавым огнем. Обхватив голову руками, Кастусь присел на могильный холмик, потом упал на спину. Выскользнувшая из рук граната разорвалась у него в ногах, окровавив ступни.
Но Кастусь уже не чувствовал боли.
Генерал фон Таубе догадался, какая угроза нависла над автострадой Минск — Могилев. Партизаны оседлали магистраль между Друтью и Ольсой, и войска вермахта продвигаются по ней на фронт с большим уроном. Дручанск остался единственным гарнизоном в междуречье, который кое-как еще сдерживал натиск партизан. Если партизанские отряды разгромят его, то автострада будет окончательно парализована. А ведь она после магистрали Минск — Смоленск вторая по значению на этом участке фронта.
Чтобы ликвидировать опасность, фон Таубе решил уничтожить партизанские отряды в междуречье. Он настойчиво требовал подмогу себе. В шифровках признавался, что теми силами, которые находятся в его распоряжении, может только обороняться. Причем свои «совершенно секретные» донесения в Берлин генерал сдабривал баснословными цифрами насчет численности партизан: мол, накопилось их в лесах за Друтью десятки тысяч.
Генеральный штаб вермахта срочно отозвал с фронта две дивизии с устрашающими названиями «Волчья пасть» и «Мертвая голова» и направил их в распоряжение фон Таубе, назначив его обер-группенфюрером карательной экспедиции. В Могилеве и в Быхове эсэсовские дивизии спешно переформировались, заполнили поредевшие ряды солдатами РОА 11 .
11
РОА — Русская освободительная армия. Так именовали себя изменники Родины, головорезы из армии генерала-предателя Власова. Партизаны называли их обычно «власовцами».
Третьего мая 1942 года тридцатитысячная армия с танками, с артиллерией, с самолетами двинулась на Друть.
Батальон Фока пробирался на Друть ночью на машинах, в составе подразделений «Мертвой головы». За пять месяцев, которые Фок провел на фронте, он сумел завоевать доверие к себе. В первые же дни опальный майор сделал две вылазки в тыл наших войск, и его сразу заметило фронтовое начальство. А после того как под Новым Осколом Фок вынес из-под артиллерийского огня раненого командира дивизии, ему вернули погоны майора, а вместо отобранного «Железного креста» на грудь повесили новый.