Чей-то багаж
Шрифт:
Глава II
Его сапоги
— Э, мосье Мютюэль! Почем я знаю, что я могу сказать? Уверяю вас, он сам называет себя — мосье Англичанин.
— Простите, это, по-моему, невозможно, — возразил мосье Мютюэль, согбенный, обсыпанный табаком старик в очках, в ковровых туфлях, в суконном картузе с остроконечным козырьком, в широком синем сюртуке до пят, в большом, пышном белом жабо и таком же галстуке, — впрочем, манишка у мосье Мютюэля была от природы белой только по воскресеньям, но с каждым днем недели она тускнела.
— Это, дорогая моя мадам Букле, по-моему, невозможно! — с улыбкой повторил мосье Мютюэль и сощурил глаза, не выдержав яркого света утреннего солнца, и тут его приятное стариковское лицо, слегка напоминающее скорлупу грецкого ореха, стало еще более похожим на ореховую скорлупу.
— Вздор! — Это восклицание сопровождалось легким криком досады и многочисленными кивками. — Зато
— Так, — сказал мосье Мютюэль.
— Прекрасно. Продолжайте свою утреннюю прогулку. Убирайтесь прочь! — И мадам Букле прогнала собеседника, задорно щелкнув пальцами.
Местом утренней прогулки для мосье Мютюэля служила наиболее ярко освещенная солнцем часть Главной площади в одном скучном старинном укрепленном французском городке. А совершая свою утреннюю прогулку, мосье Мютюэль всегда шествовал, заложив руки за спину, с зонтом, очень похожим на хозяина, в одной руке и табакеркой — в другой. Так, волоча ноги наподобие слона (который, без сомнения, заказывает себе штаны у самого скверного из портных, одевающих зоологический мирок, и, надо думать, рекомендовал этого портного мосье Мютюэлю), старик ежедневно грелся на солнышке — конечно, если оно светило, — и в то же время грел на солнышке красную орденскую ленточку, продетую в петлицу его сюртука; да иначе и быть не могло — ведь он был старозаветный француз.
Получив от представительницы прекрасного пола приказание продолжать свою утреннюю прогулку и убираться прочь, мосье Мютюэль рассмеялся (причем снова стал походить на грецкий орех), широким жестом снял картуз той рукой, в которой держал табакерку, и, не надевая его еще долго после того, как расстался с мадам Букле, продолжал свою утреннюю прогулку и убрался прочь, как и подобало столь галантному мужчине.
Документ, на который сослалась мадам Букле в беседе с мосье Мютюэлем, был список ее квартирантов, аккуратно переписанный ее родным племянником и бухгалтером (он писал как ангел) и вывешенный на воротах для сведения полиции. «Au second M. Anglais, proprietaire» — «На третьем этаже мистер Англичанин, землевладелец». Вот что там было написано яснее ясного.
Тут мадам Букле провела в воздухе черту указательным пальцем, как бы желая подчеркнуть тот щелчок, которым она попрощалась с мосье Мютюэлем, и, вызывающе уперев правую руку в бок с таким видом, словно ничего на свете не могло заставить ее позабыть про этот щелчок и разжать пальцы, вышла на площадь взглянуть на окна мистера Англичанина. Сей достойный субъект как раз стоял у окна, поэтому мадай Букле, грациозно кивнув ему вместо приветствия, посмотрела направо, посмотрела налево, как бы объясняя ему, почему она находится здесь; призадумалась на минуту, как бы объясняя самой себе, почему здесь нет кого-то, кого она ожидала, и снова вернулась к себе во двор. Мадам Букле сдавала внаем меблированные квартиры во всех этажах своего дома, выходящего на площадь, а сама жила на заднем дворе в обществе своего супруга, мосье Букле (мастерски игравшего на бильярде), полученной в наследство пивоварни, нескольких кур, двух повозок, племянника, маленькой собачки в большой конуре, виноградной лозы, конторы, четырех лошадей, замужней сестры (имевшей пай в пивоварне), мужа и двух детей этой замужней сестры, попугая, барабана (в который бил сынишка замужней сестры), двух солдат на постое, множества голубей, дудки (на которой чудесно играл племянник), нескольких служанок и подручных, неизменного запаха кофе и супа, устрашающей коллекции искусственных скал и деревянных пропастей не менее четырех футов глубины, маленького фонтанчика и нескольких больших подсолнечников.
Надо сказать, что Англичанин, нанимая себе «апартаменты», или, как говорят у нас, по эту сторону канала, квартиру, сообщил свою фамилию совершенно точно: Лангли. Но, пребывая в чужих странах, он, как и все британцы, не раскрывал как следует рта, кроме как для принятия пищи, и потому владельцы пивоварни, не расслышав его фамилии, приняли ее за французское слово L'Anglais. Таким образом он превратился в «мистера Англичанина», и так его все и называли.
— Никогда я не видел таких людей! — пробормотал мистер Англичанин, глядя в окно. — В жизни не видывал!
Это была правда, ибо он лишь впервые выехал за пределы своей родины — островка честного, островка тесного, островка прелестного, островка известного и весьма достойного во всех отношениях, но отнюдь не представляющего собой весь земной шар.
— Эти ребята, — сказал мистер Англичанин, окинув глазами площадь, усеянную там и сям солдатами, — похожи на солдат не больше, чем… — Но, будучи не в силах придумать достаточно выразительное сравнение, не докончил фразы.
Это тоже (если судить по его опыту)
И что за рой! От Главной площади, на которую смотрел мистер Англичанин и где несколько взводов, составленных из новобранцев, упражнялись в маршировке гусиным шагом (некоторые из этих новобранцев лишь наполовину превратились из куколок в бабочек, иначе говоря — еще не окончательно перешли из штатского состояния в военное, ибо туловища их до сих пор были облачены в крестьянские блузы и только ноги — в форменные шаровары), — от Главной площади до укреплений и дальше на много миль весь город и ведущие к нему пыльные дороги кишели солдатами. Целый день на поросших травою валах, окружающих город, обучающиеся солдаты трубили в трубы и рожки; целый день в закоулках сухих траншей обучающиеся солдаты все били и били в барабаны. Каждое утро солдаты выбегали из огромных казарм на усыпанный песком близлежащий гимнастический плац, и там перелетали через деревянную кобылу, подтягивались на кольцах, кувыркались между параллельными брусьями, бросались вниз с деревянных помостов, — брызги, искры, блестки, ливень солдат! В каждом углу городских стен, на каждой гауптвахте, в каждой подворотне, в каждой караульной будке, на каждом подъемном мосту, в каждом рве, заросшем камышом, и на каждой насыпи, поросшей тростником, — всюду виднелись солдаты, солдаты, солдаты. Но чуть не весь город состоял из стен, гауптвахт, ворот, караульных будок, подъемных мостов, рвов, заросших камышом, и насыпей, поросших тростником, и поэтому чуть не весь город состоял из солдат.
Каким был бы этот сонный старинный городок без солдат, если даже с ними он до того заспался, что не заметил во сне, как эхо его охрипли, оборонительные засовы, замки, запоры и цепи все позаржавели, а вода во всех рвах застоялась! С тех времен, как Вобан соорудил здесь такие чудеса инженерного искусства, что, когда смотришь на этот город, чудится, будто он бьет тебя по голове, а каждый приезжий чувствует себя совершенно ошеломленным и подавленным его непостижимым видом, — с тех времен, как Вобан превратил его в воплощение всех существительных и прилагательных, относящихся к военно-инженерному искусству, и не только заставил вас пролезать в город боком и вылезать из него боком справа, слева, понизу, поверху, в темноте, в грязи, через ворота, под арками, через крытые проходы, сухие проходы, сырые проходы, рвы, опускные решетки, подъемные мосты, шлюзы, приземистые башни, стены с бойницами и батареи тяжелой артиллерии, но, кроме того, нырнул по всем правилам фортификации под поля, окружающие город, и, вновь вынырнув на поверхность мили за три-четыре от него, возвел непостижимые насыпи и батареи среди мирных посевов цикория и свеклы, — с тех самых времен и до нынешних этот город спал; пыль, ржавчина, плесень покрыли его сонные арсеналы и склады, и трава выросла на его тихих улицах.
Только в базарные дни Главная площадь внезапно вскакивала с постели. В базарные дни какой-то благожелательный колдун стучал своей волшебной палочкой по плитам Главной площади, и тотчас же на ней возникали людные балаганы и ларьки, скамейки и стойки, приятный гул множества голосов, торгующихся и расхваливающих товары, и приятное, хотя и своеобразное смешение красок — белые чепцы, синие блузы и зеленые овощи, — и тогда чудилось, будто Рыцарь — искатель приключений — наконец-то действительно явился и все вобанцы внезапно пробудились ото сна. И вот уже по длинным аллеям, трясясь в запряженных ослами повозках с белым верхом, или сидя на ослах, в двуколках или фургонах, в телегах или кабриолетах, пешком, с тачками или с ношей за плечами, а также по речкам, рвам и каналам в маленьких остроносых деревенских лодках толпами и кучками двигались крестьяне и крестьянки с разными товарами на продажу. Здесь можно было купить сапоги, башмаки, сласти и одежду, а там (в прохладной тени городской ратуши) — молоко, сливки, масло и сыр; здесь — фрукты, лук, морковь и все, что требуется для приготовления супа, там — домашнюю птицу, цветы, упирающихся свиней; здесь — новые лопаты, топоры, заступы, садовые ножи, необходимые для земледельческих работ, там — горы хлеба и зерно в мешках; тут продавались детские куклы, а там — пирожник оповещал о своих товарах боем и дробью барабана.