Чикагские гангстеры могут отдыхать
Шрифт:
Что делать? Не устраивать же гонки по гравийке. В тяжело груженных «Жигулях» от его новенькой милицейской, с мигалкой, не уйти. Я, матерясь сквозь зубы, полез из машины навстречу важно направившемуся к нам младшему сержанту.
— Нарушаем, гражданы? — спросил он строго, пытаясь сдвинуть белесые брови, наивно расползавшиеся на его мальчишеском лобике. А на веснушчатую физиономию неудержимо налезала блаженная улыбка: он радовался наступившей наконец хорошей погоде, своей власти, своей маленькой удаче.
— Младший лейтенант Ухин, — вдруг спохватился
Он мельком просмотрел протянутые мною корочки, поднял на меня голубые детские глазки и спросил сурово:
— А почему нарушаем?
— Да я шел никак не больше шестидесяти! — вылупился я на него наивным взглядом, улыбаясь во весь рот и жалея, что зубы у меня не растут в два ряда.
— А на съезде какой у нас знак-то стоит? А? Не больше сорока.
— Да брось, лейтенант! Здесь не ездит никто. Какую я мог угрозу создать? Ну, виноват. Оштрафуйте, и дело с концом. А? Можно без квитанции…
Он покраснел. Нет, я в нем ошибся. Он не мзду здесь засел зашибать. Видно, это начальство сюда его загнала, подальше от хлебных трасс, откуда другие охотнички приносили добычу, не забывая делиться по честному с начальством. Этот мальчишечка не калымил. Он нес службу. И я его даже зауважал. Но тут он вытянул тоненькую свою шейку и спросил:
— А что это у вас там за мешки в машине?
И я как-то сразу стал его уважать меньше. Сейчас мне больше подошел бы обычный вымогатель в милицейской форме. А мальчишечка совсем разочаровал меня. Он был не так прост, как показалось вначале. По упаковке мешков он о чем-то догадался и потянулся к кобуре с пистолетом, отстраняя меня рукой.
— Повернуться спиной! Не двигаться! Всем выйти из машины! По одному, медленно, с поднятыми руками! — командовал он.
Он все делал правильно, как учили. Не виноват же он, что учили его плохо! Всего-то на мгновение встал он на одну со мной линию. И тут же оказался на земле, а его пистолет оказался у меня.
— Лежи тихо, сынок! — опередил я его порыв, слегка наступив на грудь ногой. — Это не казаки-разбойники. Лежи тихо — будешь жить.
Мишаня, Семен и Нина вылезли из машины. Мы связали Ухину руки за спиной, а сами отошли в сторонку, посовещаться. Решили так и оставить его, только к дереву привязали, посадив на снятое с его машины сиденье. Машину его загнали подальше в кусты, пробив ножом скаты на колесах. Мы и сами понимали, что теперь найти нас — только дело времени. Но все-таки времени!
Пока разыщут Ухина да обшарят округу. Тут территория не меньше какой-нибудь Швейцарии, а может, и поболее. Но теперь выигрыш во времени становился весьма сомнительным. Мы сами дали в руки ниточку, и о том, чтобы отсидеться, нечего и мечтать. Надо сматываться.
Мы не то чтобы расстроились, но как-то сразу подтянулись, посерьезнели, словно вспомнив обо всех наших последних неурядицах и подозрениях. И я вдруг с болью понял, что мы изменились. Если ещё недавно мы были друзьями, то теперь стали только соучастниками, связанными одним преступлением. А вернее, уже и не одним.
Мы добрались до дачи смертельно усталые, ввалились в комнаты, выгрузили мешки и попадали кто куда. Мишаня на диван, мы на стулья и табуретки. Нина, посидев немного, встала и спросила, собираясь подняться наверх:
— Могу я принять душ и переодеться? Или при этом должен кто-то присутствовать?
Мы засмущались и забегали глазами.
— Так как? — чуть брезгливо повторила она вопрос.
— Иди, — махнул рукой Семен. — Мы все теперь преступники, нам только бы не убежал никто, да и то начхать.
— Это почему? — спросил я.
— Да потому, что больше нечего бояться измены. Тот, кто подстроил засаду, работает не на милицию, это ясно. А чем он ещё может нам угрожать? Только украсть и эти деньги.
— Ну уж это — дудки! — привстал на диване Мишаня.
— Будем дежурить по очереди, — подсказала Нина.
— Ага! — саркастически поклонился Семен. — Мы же не знаем, кто устроил засаду.
— Зато решатся все тайны Мадридского двора, — усмехнулся Мишаня. — Кто удерет с дежурства с деньгами, тот и предатель.
— Типун тебе на язык! — разозлился я. — Может, это не из нас кто сделал. Может, это Володя с собой свою смерть привез.
— Все может быть, — как-то равнодушно махнул рукой Мишаня. — Я спать что-то сильно хочу…
Я внимательно пригляделся к нему и подошел поближе. Он весь горел. У него явно начался жар. Видимо, рана оказалась серьезнее, чем нам показалось. Да ещё потеря крови, беготня ночью под дождем, чудовещные бочки, которые пришлось ему ворочать, тряска на дорогах. Все это не могло не сказаться на его состоянии. Я с трудом дождался, когда спустится Нина, и попросил её осмотреть Мишаню.
Когда сняли бинты, оказалось, что рана сильно воспалилась. Ее либо небрежно обработали, либо какая-то зараза попала сразу после ранения. Может, частицы одежды. Необходимо её срочно прочистить и прозондировать. Но этого никто из нас не умел. Разве что теоретически.
Нина сосредоточенно осмотрела опухоль и сказал решительно:
— Надо чистить! Иначе он умрет, начнется гангрена.
— Да как чистить? — ужаснулся Семен. — Кто это сможет сделать?
— Я! — сердито ответила Нина.
Она сходила за инструментами, поставила их кипятить, замочила в спирте. Когда все было готово, мы собрались вокруг и задумались: как же с ним поступить? Привязать? Но Нина воспротивилась, заявив, что она не врач и не знает, можно ли это делать. Как бы не пережать сосуды.
— А если раненую руку оставить так, а вторую привязать? — подал идею Семен.
— Поубиваю, — хрипло возразил Мишаня. — Дерну рукой…
Мы совещались. Вдруг Нина велела:
— Отойдите! Дайте мне с Мишаней посекретничать.
Она склонилась к самому его уху, что-то зашептала, ласково поглаживая. Потом позвала нас:
— Идите! Начнем операцию.
— А привязать? — спросил я, опасливо вглядываясь в могучий обнаженный торс Мишани.
— Привязывать не надо, — мотнула головой Нина.