Чингисхан. Пенталогия
Шрифт:
– Ты ведь знаешь, Угэдэй, в войске только о том и разговор.
Чтобы как-то успокоиться, дядя сделал глубокий вдох. Под взглядом тигрино-желтых глаз чингизида он не мог отделаться от мысли, что общается не с племянником, а с неким воплощением самого Чингисхана. Ишь каков: телом хоть и не в великого хана, а посмотришь ему в глаза, и холод по спине. Лоб Темугэ покрылся испариной.
– Вот уже два года, как ты отстранился от владений своего отца, – начал на свой страх и риск Темугэ.
– Это ты так решил? – перебил Угэдэй.
– Ну а что еще мне остается думать? – храбро выдерживая его взгляд, продолжил Темугэ. – Тумены и семьи ты оставил в поле, затем принялся строить
Угэдэй про себя горько улыбнулся. Уже одно упоминание об отце подобно сдиранию поджившей кожи с раны. Обо всех этих слухах он осведомлен. Более того, некоторые из них пустил сам: пускай враги маются в догадках. И тем не менее он избранный наследник великого Чингиса, первого хана державы. Воины, можно сказать, отца обожествляют, так что опасаться каких-то там слухов в армейских станах чингизиду не пристало. Иное дело – слухи среди родичей…
Отворилась боковая дверь, и в покой во главе дюжины цзиньских слуг вплыл Барас-агур. Слуги хлопотливо взялись за дело. Не прошло и минуты, как на расстеленной между собеседниками хрустко-белой скатерти уже стояли бронзовые чаши и блюда с едой. Угэдэй, переместившись со стула на устеленный кошмой пол, сел, скрестив ноги, и жестом предложил дяде присоединиться. С тайной усмешкой он наблюдал, как стареющий родственник медленно, поскрипывая суставами и покряхтывая, усаживается напротив. Услав слуг, Барас собственноручно подал чай Темугэ, который с явным облегчением принял чашу в правую руку и, прижмурившись с глубокомысленным видом – как, видимо, делал и в других начальственных юртах на равнинах, – шумно втянул губами глоток солоноватого питья. Что до Угэдэя, то он увлеченно смотрел, как ему в кубок с журчанием льется багровая, с искринкой струя вина. Кубок он быстро осушил и снова выставил, прежде чем слуга успел отойти.
От него не укрылось, как дядя украдкой метнул взгляд на приведенного Барас-агуром писца, который почтительно стоял в сторонке у стены. Как и все, Темугэ, безусловно, понимал силу начертанного слова. Кто, как не он, собирал и хранил у себя сказания о несравненном Чингисхане и становлении могучего монгольского ханства. Один из списков тех сказаний, заботливо переплетенный и уложенный в выделанную козлиную шкуру, держал у себя и Угэдэй. Это была, можно сказать, одна из самых ценных его вещей. Хотя бывают случаи, когда беседы предпочтительней не записывать.
– У нас разговор с глазу на глаз, Барас, – сказал он слуге. – Кувшин оставь, а писца уведи.
Вышколенный слуга немедля повиновался, и спустя считаные секунды собеседники вновь остались наедине. Угэдэй, осушив чашу, рыгнул.
– Ну, так что тебя нынче привело ко мне, дядя? Через месяц ты сможешь совершенно свободно войти в Каракорум вместе со всем своим туменом и народом. Будет пир, будет гулянье – такое, что легенды о нем станут годами переходить из уст в уста.
Темугэ вдумчиво оглядел своего собеседника. Насколько все-таки молод племянник: лицо еще совсем без морщин. Но уже усталое, суровое, со следами тяжких дум. Действительно, тяжелую и странную ношу взвалил на себя Угэдэй этим своим городом. Ведь известно, что среди воинов в станах лишь единицы как-то пекутся об этом Каракоруме. В глазах же военачальников, которые воевали еще под Чингисханом, это просто небывалая вызывающая кичливость и зряшная трата белого мрамора, уложенного к тому же по образцу, принятому в покоренных цзиньских землях. Что до Темугэ, то он рад был бы поведать этому молодому человеку о своей любви к новому творению, но только словами, которые не могут быть истолкованы как липкая лесть. Ведь он и вправду любил его, этот город. Когда-то Темугэ и сам мечтал построить нечто подобное – место с широкими улицами, внутренними дворами и даже библиотекой с тысячами чистых дубовых полок, пустующих в ожидании сокровищ, что когда-то на них лягут.
– Ты ведь не глуп, Угэдэй, – произнес Темугэ. – Ведь не случайно твой отец из всех твоих братьев, даже старших, избрал именно тебя. – Угэдэй кольнул дядю взором, но тот, кивнув, продолжал: – Иногда я размышляю, а не стратег ли ты, равный по дарованию Субэдэй-багатуру. Ведь два года уже народ живет считай что без вождя, без торной дороги, а у нас еще нет междоусобной войны и нойоны не лезут друг на друга стенка на стенку.
– Может, это оттого, – тихо проговорил Угэдэй, – что у них постоянно на виду мой личный тумен, а среди жителей шелестят мои писцы и лазутчики? Люди в красно-черном волками рыщут, вынюхивая измену.
Темугэ лишь фыркнул:
– Не страх их удерживает, а смятение. Они пока не разглядели твоего замысла, поэтому ничего и не предпринимали. Ты наследник своего отца, но к присяге их так и не призвал. Никто не понимает, что к чему, оттого и выжидают, высматривают. Все по-прежнему ждут от тебя дальнейших действий.
Губы Угэдэя тронуло подобие улыбки.
Вот бы знать, что на уме у племянника, – но кто их нынче разберет, этих молодых? Все как один скрытные, не докопаешься.
– Ты выстроил свой город на равнинах, Угэдэй. Армии собрались по твоему призыву. Теперь они здесь, и многие впервые видят это достославное место воочию. Ты думаешь, они просто преклонят колени и присягнут только из-за того, что ты сын своего отца? У него ведь есть и другие уцелевшие сыновья, не только ты. Ты о них ни разу не задумывался?
Отчаянные попытки дяди одним лишь буравящим взглядом выведать тайны вызвали у Угэдэя очередную улыбку. Есть среди его секретов такой, который тебе никак не разузнать, как ни пялься. Внутри от вина начинало разливаться благостное довольство, словно лаской убаюкивая боль.
– Если таковым, дядя, и было мое намерение – выиграть себе два года мира и построить город, то, получается, я этого добился, разве нет? Может, это и есть то единственное, чего я хотел.
Темугэ развел руками.
– Ты мне не доверяешь, – сказал он с подлинной удрученностью.
– Вернее сказать, доверяю не больше и не меньше, чем остальным, – мягко хохотнул Угэдэй, – уверяю тебя.
– Умный ответ, – обидчиво заметил Темугэ.
– Ну так на то ты и умный человек. – Угэдэй раздраженно дернул щекой. – А значит, того заслуживаешь.
Вся легкость из него улетучилась, стоило ему через скатерть податься лицом к дяде, который тут же безотчетно попытался отодвинуться.
– С новой луной, – отчеканил чингизид, – я возьму клятву верности со всего войска, от десятника до родовитейшего вождя каждого племени. Объясняться, думаю, не надо. Они преклонят передо мной колени. Все. Не потому, что я сын своего отца, а потому, что я отцов избранный наследник, первый во всей державе.
Угэдэй как будто бы спохватился о сказанном, и его чувства словно задернула глухая завеса. Видно, набрасывать на них аркан он научился смолоду.
– Ты не сказал мне, зачем сюда пришел, – неожиданно напомнил дяде Угэдэй.
Темугэ протяжно вздохнул, понимая, что момент упущен.
– Я пришел удостовериться, что ты осознаешь опасность, Угэдэй.
– Ты меня пугаешь, – с улыбкой сказал племянник.
– От меня тебе угрозы нет, – вспыхнул Темугэ.
– Так откуда на меня, в таком случае, может обрушиться эта гроза, в моем городе из городов?