Число зверя, или Тайна кремлевского призрака
Шрифт:
— Не смей ловить меня на слове. И не забывайся, кто ты, а кто я. Все, забирайте свои бумаги и идите работать. — Начальник устало опустился в кресло. — Проклятье, из-за вас я еще на избирательном участке не побывал и не проголосовал. Вечером я хочу услышать отчет о проделанной работе.
— Зря только время у нас отнял, — недовольно пробурчал помощник Григорьева, едва они вышли из кабинета, — ничего толкового так и не сказал. Даже по поводу политических проституток, я первый выдвинул эту идею на прошлой неделе. Ты видел как он побледнел? Интересно, о ком он подумал?
— Ты у меня дошутишься, — бросил на Коровьева суровый взгляд Константин. —
Марина открыла глаза.
— Ну, как спалось, — спросил у нее Анатолий. — Как себя чувствуешь?
— Хорошо.
— Ну-ка, поставь градусник. — Анатолий дотронулся до лба Марины. — Вроде температура спала.
— Значит, я уже могу встать?
— Забыла, что сказал доктор? Тебе нужно отлежаться несколько дней. У тебя дома все равно некому за тобой присмотреть. Да и где бы ты еще смогла получать кофе прямо в постель?
— Где ты был?
— Когда?
— Вчера. Я проснулась ночью, а тебя нет.
— Выходил на пять минут в ночной ларек. Прихожу, а ты лежишь одетая на полу. Хотела от меня удрать?
— А где ты сегодня был?
— Сегодня? Знаешь, сколько сейчас времени? Я уже успел на работе побывать. Ты же знаешь, у нас выходных не бывает. Тем более, что большинство моих подопечных задействовано в рекламе предвыборной кампании. А я не могу позволить себе терять такие деньги. Что будешь есть?
— Мне не хочется.
— Ну-ну, прекрати. Если хочешь быстро поправиться, тебе нужно больше кушать. Я сейчас сварю бульон. Не могу же я вечно ходить за тобой, мне тоже хочется, чтобы кто-нибудь принес кофе в постель.
— Какое сегодня число?
— Июнь, шестнадцатое.
— Да, день выборов. — Марина взглянула на часы. — Уже седьмой час, скоро закроют избирательные участки. Ты голосовал?
— Нет.
— Почему?
— Не нравится ни один из предложенных кандидатов. Да и мне не хочется выбирать для России из нескольких зол меньшее. Я не смогу потом спокойно спать, если выигравший с помощью моего голоса политик, продолжит измываться над страной и народом.
— Тогда, я пойду, — Марина приподнялась на постели.
— Ты же слышала, что сказал доктор. Ты еще слаба, и тебе нельзя вставать.
— Тогда сходи ты и проголосуй за меня.
— Хорошо, если это для тебя так важно. И за кого ты хочешь?
— За нынешнего президента. Я устала и не хочу больше никаких кардинальных перемен. Мне очень не хотелось, чтобы к власти опять пришли коммунисты. У них было восемьдесят лет на эксперименты. За это время погибло такое количество моих родственников, что меня охватывает тихий ужас. Я не хочу бежать из своей страны.
— Как скажешь.
— Заодно купишь мне газеты.
— Не слишком ли много заданий для одного смертного?
— Иди быстрей и прекрати измываться над больной женщиной, — махнула рукой Марина.
— Понял, будет сделано, — шутливо козырнул Анатолий. — Никуда больше не уходи, я сейчас. Можешь пока почитать «Записки у изголовья». Это моя любимая книга. Дневник придворной дамы, памятник японской литературы одиннадцатого века. Я специально оставил ее у тебя на тумбочке. Смотри, не вставай. — Он погрозил Марине пальцем. — Остаешься за старшего. Никого не впускай и никого не выпускай.
— Не выпускать? Но здесь же никого, кроме меня не остается.
— Вот об этом я и говорю. Я мигом. Не забудь через двадцать минут принять лекарство. Все, я поехал.
— Вас, — охранник протянул радиотелефон Маркову.
— Мои ребята нашли, кто мне звонил, — раздался в трубке голос Владимира Ильича, марковской «крыши».
— Ну и кто? — Поинтересовался Валентин Александрович.
— Моя бывшая супружка со своей подругой.
— Да? Кошмар.
— Кое-что говорит за то, что ты знал об этом задолго до меня.
— Не может такого быть.
— Многие еще интересуются, почему у нас перед выборами бабы мрут на улицах как мухи.
— Вы же сами…
— Нет, это ты, зараза, подкинул мне эту версию, — рявкнул в трубку Владимир Ильич.
— Что вы так волнуетесь, я же хотел как лучше. Кстати, вы не могли бы звякнуть кой-кому из своих друзей, а то вокруг моей конторы какие-то следователи из прокуратуры начали крутиться. Пусть шуганут их отсюда как следует. Сами понимаете, если они за что-нибудь уцепятся, куда ниточка может привести.
— Урод, да ты знаешь, что с тобой за это сделают…
— Сэр, не говорите ничего, о чем все мы можем пожалеть. Давайте жить дружно, ведь завтра предстоит очередная выплата. Разве стоит даже сотня уличных девок таких бабок?
— Думаешь, мне после того, что ты мне сказал, нужны твои деньги?
— А вы думаете, что мне нужны?
— Скотина! — На другом конце провода бросили трубку.
Марков выключил радиотелефон, сунул его своему помощнику и сказал:
— Если он сегодня еще будет звонить, скажешь, что не знаешь, где я. Нет, лучше скажешь, что пошел по блядям. Пусть побесится немножко. Возможно завтра, когда на выборах пролетят его кореша, ему уже будет не до меня.
«Покидая на рассвете возлюбленную, мужчина не должен слишком заботиться о своем наряде. Не беда, если он небрежно завяжет шнурок от шапки, если прическа и одежда у него будут в беспорядке, пусть даже кафтан сидит на нем косо и криво, — кто в такой час увидит его и осудит?
Когда ранним утром наступает пора расставанья, мужчина должен вести себя красиво. Полный сожаленья, он медлит подняться с любовного ложа.
Дама торопит его уйти:
„Уже белый день. Ах-ах, нас увидят!“
Мужчина тяжело вздыхает. О, как бы он был счастлив, если б утро никогда не пришло! Сидя на постели, он не спешит натянуть на себя шаровары, но склонившись к своей подруге, шепчет ей на ушко то, что не успел сказать ночью. Как будто у него ничего другого и в мыслях нет, а смотришь, тем временем он незаметно завязал на себе пояс.
Потом он приподнимает верхнюю часть решетчатого окна и вместе со своей подругой идет к двухстворчатой двери.
„Как томительно будет тянуться день!“ — говорит он даме и тихо выскальзывает из дома, а она провожает его долгим взглядом, но даже самый миг разлуки остается у нее в сердце как чудесное воспоминание.
(А ведь случается, иной любовник вскакивает утром как ужаленный. Поднимая шумную возню, суетливо стягивает поясом шаровары, закатывает рукава кафтана или „охотничьей одежды“, с громким шуршанием прячет что-то за пазухой, тщательно завязывает на себе верхнюю опояску. Стоя на коленях, надежно крепит шнурок своей шапки-эбоси, шарит, ползая на четвереньках, в поисках того, что разбросал накануне:
„Вчера я будто положил возле изголовья листки бумаги и веер?“
В потемках ничего не найти.
„Да где же это, где же это?“ — лазит он по всем углам. С грохотом падают вещи. Наконец нашел! Начинает шумно обмахиваться веером, стопку бумаги сует за пазуху и бросает на прощание только:
„Ну, я пошел!“)»