Чисто альпийское убийство
Шрифт:
Дама в пышном вечернем платье положила в рот жевательную резинку и стала жевать ее под мелодичное позвякивание собственных серег. Ее наряд был безнадежно испорчен, макияж расплылся, но ни одной травмы она, похоже, не получила. Еннервайн глядел как завороженный на грудь женщины, где красовалась громадная брошь в виде паука.
— Меня зовут Эрика Цигенспёкер, я педагог по классу фортепиано. На концертах я всегда сижу с закрытыми глазами, поэтому ничего не видела.
— Но ведь одна из жертв, а именно вторая по счету, пробиралась мимо вас на свое место. Возможно,
— Я открыла глаза лишь на несколько мгновений и закрыла их снова.
— А потом?
— Потом я услышала: «Р-р-румс!»
— Вы сидели совсем рядом с тем злополучным местом и слышали только «р-р-румс!», больше ничего? Как вы это объясните?
— Чего же тут объяснять? Передо мной уже никого не было, тот опоздавший, слава Богу, протиснулся мимо. И вдруг раздается этот отвратительный звук. Что за неандерталец, подумала я, он даже сиденье не может откинуть как следует!
— И что было дальше?
— Услышав это «р-р-румс!», я инстинктивно отвернулась в сторону.
— Так-так. Значит, инстинктивно.
— Да, именно инстинктивно! Потом началась неразбериха, и я бросилась к выходу. Поскорее бы выбраться отсюда, только и было у меня на уме.
— И вы побежали, даже не поглядев в сторону пострадавшего, не попытавшись понять, что произошло?
— Послушайте, чего вы от меня хотите? Вы считаете, это я сбила с ног того нарушителя спокойствия? Отхлестав его своей программкой, да?
— Нет, конечно, я ничего такого не имел в виду, госпожа Цигенспёкер. Но разве у вас не промелькнула мысль, что человеку может понадобиться медицинская помощь?
— Вы смеетесь надо мной? В зале сидела добрая половина врачебного состава больницы, а первую помощь должна была оказывать я, скромная учительница музыки?!
— Я все понял, госпожа Цигенспёкер. Теперь у вас есть мой телефон, звоните, если все-таки вспомните что-нибудь еще.
Пугливая лань в пышном вечернем платье, скромная учительница музыки, уже не смотрела на гаупткомиссара. Схватив в каждую руку по туфле, дама в позвякивающих серьгах помчалась прочь босиком — наверное, опять под влиянием инстинкта самосохранения. «Смерть взмахнула косой в двух шагах от нее, и это многое извиняет», — подумал Еннервайн, выключая диктофон. Уже опрошены несколько свидетелей, но ничего толкового они не рассказали — кроме того, что слышали удар или грохот, дребезжание или треск, шорох или царапанье. Всякие «р-р-румс!» и «бом!». Некоторые уверяли: звук был, как будто что-то раскалывается или лопается, а один мужчина упрямо твердил, что слышал «тс-с-са-вонк!». При этом никто ничего не видел.
«Вот дьявольщина», — подумал Еннервайн.
На место прибыли еще два члена следственной бригады, с которой он обычно работал. Это были гаупткомиссар Людвиг Штенгеле и комиссар Николь Шваттке. Еннервайн созвал коллег на короткое совещание.
— Давайте поступим следующим образом, — сказал он. — Хёлльайзен и Шваттке остаются здесь, в фойе, опрашивают зрителей и берут у них адреса и телефоны, то есть самый минимум персональных данных. Пожалуйста, не забудьте о гардеробщиках! Задача Штенгеле — организовать оцепление, а Остлер пусть займется прессой, и прежде всего фотографом, шныряющим
В следующий момент полицейским пришлось посторониться — мимо них пронесли гроб с «железным человеком». Шум в фойе постепенно утихал. Еннервайн еще раз вернулся в зал, где работали одетые в белое эксперты-криминалисты, собирающие улики, словно китайцы рис. Их головы то выныривали из-за спинок кресел, то снова исчезали. Специалисты изучали следы от обуви, брызги крови и древесные щепки. Рты этих людей прикрывали защитные маски новейшего поколения, но их глаза были открыты, и по ним читалось, что они довольны результатами своей работы. Еннервайн прошел мимо работающих коллег к сцене, поднялся по лесенке и направился за кулисы. Путь в гримерную был отмечен несколькими табличками. Нужная дверь оказалась открытой, и гаупткомиссар осторожно заглянул внутрь.
— Входите, пожалуйста, я уже давно вас поджидаю! — крикнула пианистка, и Еннервайн не без смущения переступил порог гримерной. Он чувствовал себя солдафоном, грубо вторгающимся в мир трепетной, как бабочка, творческой личности, — да еще и со служебным оружием, едва ли не болезненно ощущая его под мышкой. Однако, к великому удивлению полицейского, Пе Файнингер предстала перед ним в джинсах, футболке и поношенных туфлях. Черное концертное платье артистки, переливающееся яркими блестками, уже было упаковано в потертый чехол для одежды, а ядовито-зеленая шляпа лежала рядом, на стуле. Их хозяйка жевала булку с печеночным паштетом, роняя на пол коричневые капли горчицы.
— Здравствуйте, госпожа Файнингер. Я всего лишь хотел спросить: не бросилось ли вам в глаза чего-нибудь необычное?
— Я была всецело поглощена игрой, можете мне поверить. И возлагала на этот концерт большие надежды. Ведь в зале сидели несколько заинтересованных во мне продюсеров, в том числе зарубежных. И публика пришла в такой экстаз, какого только может пожелать себе каждый исполнитель. Открою вам секрет: я даже расстроилась, что этот экстаз был вызван не мной.
— И вы не заметили самого происшествия?
— Нет, я абсолютно ничего не заметила. Софиты освещают сцену так ярко, что разглядеть что-то в зрительном зале практически невозможно.
— На тот случай, если вы все-таки что-нибудь вспомните, вот вам моя визитка.
— Скажите, пожалуйста, сколько продлятся все эти расследования?
— Точно не знаю. Наверное, несколько дней. Госпожа Файнингер, я надеюсь, мы встретимся с вами еще раз, в более благоприятной обстановке.
Они обменялись рукопожатиями.
— Возможно, на моем следующем концерте, господин…
— Еннервайн.
— Что? Вы — тезка браконьера Еннервайна? «Пробита голова, раздробленная челюсть, — пропела музыкант. — Пролил он кровь на твердый камень скал…» Это, случайно, не ваш родственник?
— Ну разумеется. Я последний прямой потомок того самого легендарного Еннервайна.
Оба захохотали. Вообще-то гаупткомиссар терпеть не мог, когда ему в сородичи навязывали «исторического тезку», Георга (Гиргла) Еннервайна, пришедшего в этот мир в 1848-м и трагически погибшего в 1877 году, — однако от такой именитой персоны, как Пе Файнингер, он покорно стерпел эту заезженную шутку.