Чисто женская логика

Пронин Виктор Алексеевич

— Было дело.

— А сейчас что же, передумали?

— Передумала.

— Вас можно привлекать за недоносительство.

— Привлекайте.

— Не возражаете?

— Буду даже рада. Мне кажется, что в кутузке я буду в большей безопасности. Хотя кто знает, кто знает, — она горестно покачала головой, как бы возвращая всех к случившемуся конфузу.

Бестолково толклись в прихожей здоровенные ребята в масках и с автоматами, посрамленно молчал Гордюхин, маялся Убахтин. Касатонова вскинула голову, посмотрела на всех широко раскрытыми глазами, как бы радостно изумляясь такому количеству гостей в своей маленькой квартирке.

— Может быть, чай? Кофе? — спросила она, переводя сияющий свой взгляд с одного лица на другое. — Кто-то обещал принести пряники?

— Есть пряники, — отозвался Гордюхин.

— Нет уж, спасибо, — взял в себя в руки Убахтин. — У нас еще будет повод устроить чаепитие.

В этот момент зазвонил телефон.

Никто не сдвинулся с места. И Касатонова тоже стояла без движения, позволяя Убахтину самому принимать решение.

— Возьмите трубку, Екатерина Сергеевна, — наконец, произнес он.

— Слушаю, — сказала Касатонова, — Тетенька, — услышала она знакомый голос. — Ты напрасно с нами вот так... Мы же договаривались? Не надо бы так, тетенька, — даже с сожалением проговорил незнакомец. — Пустышку подсунула, ребенка обманула, костоломов полную квартиру наприглашала... А мы ведь предупреждали. Теперь разбирайся сама.

— С чем разбираться?

— Ну, ты даешь, тетенька! — хмыкнул неизвестный.

Касатонова повертела трубку в воздухе, как бы в растерянности и осторожно положила на аппарат.

— Кто? — спросил Убахтин, не выдержав молчания.

— Они.

— Чего хотят?

— Ничего. Выражают искреннее сожаление по поводу случившегося.

— Грозятся? — спросил Убахтин хмуро.

— Так чтобы очень, то нет, — Касатонова передернула плечами. — Но понять дают.

— Что дают понять? — с легким раздражением продолжал допытываться Убахтин.

— Намекают, что жизнь моя теперь немного стоит.

— Другими словами, — начал было Убахтин, но замолчал, остановленный лучезарным взором Касатоновой. Она некоторое время действительно рассматривала его с непередаваемым своим изумлением и, наконец, сжалилась.

— Юрий Михайлович, — сказала она. Вы говорите — другими словами? Какие могут быть другие слова в моем положении? Мне такие неизвестны. Называют, кстати, они меня исключительно вежливо — тетенька. Вам доступна оскорбительность этого обращения?

— Не вижу здесь ничего такого, что могло бы... — Напрасно. Тетенька — это, во-первых, уже не женщина. Во-вторых, это такая задрыга жизни, о которой в приличном обществе и упомянуть стыдно. А если уж говорить о жизни этого странного существа, то она не стоит и ломаного гроша.

И если что с этой тетенькой и случится, то человечество должно только дух перевести с громадным облегчением — наконец-то!

— Преувеличиваете, Екатерина Сергеевна, — неуязвимо ответил Убахтин, привыкший на своей службе слышать и более суровые слова.

— Конечно! — подхватила Касатонова. — Как и каждый человек, я преувеличиваю все, что касается моей личной жизни. И приуменьшаю все, что никоим образом не касается. В Индии целый поезд утонул — а мне хоть бы хны! В Турции землетрясение — а я как курила сигаретку, так и продолжаю курить! В Америке два небоскреба взорвали, а я? А я говорю — надо же, как жаль! И все. И больше ничего не говорю, потому что продолжаю с интересом смотреть похождения Коломбо.

— Кстати, Балмасов тоже любил эту передачу, — заметил Гордюхин, чтобы хоть как-то напомнить о своем присутствии.

— А вы знаете, чем это кончилось? — азартно подхватила Касатонова.

— Чем же это кончилось? — не понял Убахтин.

— Как чем? — Касатонова поворотила к Убахтину свой взор. — Труп в одной квартире, разгром в другой! И это еще не конец! Это только начало!

— Не надо преувеличивать, Екатерина Сергеевна, — повторил Убахтин неуязвимые свои слова — они хороши, между прочим, в любой обстановке и в любой компании. — Нам пора. Мы уходим. Не думаю, что они решатся снова сюда сунуться.

— Почему вы так решили? — спросил Алексей.

— А нет смысла. Пленка им уже не нужна.

— Почему?

— Она была им нужна до тех пор, пока лежала на дне сумочки Екатерины Сергеевны. Когда снимки были только у нее. Когда об этой пленке и об этих снимках знала только она. Теперь, когда они убедились, что все гораздо серьезнее... Пленка потеряла всякий смысл.

— Я тоже потеряла для них интерес? — спросила Касатонова с легкой обидой в голосе.

— Думаю, да, — безжалостно ответил Убахтин.

— Спасибо на добром слове.

— Но следствие интереса к вам не потеряло, — добавил Убахтин. — Даже наоборот. Наш интерес к вам возрос многократно.

— Надо же, — по тону Касатоновой чувствовалось, что ей все-таки приятны слова следователя.

— Надеюсь, в ближайшее мы с вами обязательно увидимся, — Убахтин сделал в сторону Касатоновой еле заметный поклон.

— Сегодня вечером я, к сожалению, занята! — быстро ответила Касатонова, впадая в кураж.

— Вообще-то, я имел в виду завтрашнее утро.

— Ах, утро! — разочарованно протянула Касатонова.

Обстановка разрядилась, все поулыбались и Убахтин удалился вместе со здоровенными парнями в черных масках, с черными автоматами и в грохочущих черных ботинках.

По своей привычке Касатонова вышла на балкон, еще раз убедилась, что гости благополучно добрались до земли, высыпали во двор, лязгая автоматами погрузились в поджидавшую машину.

Убахтин поднял голову, пошарил глазами в пространстве, нашел нужный балкон и, увидев Касатонову, приветственно помахал рукой.