Чмод 666
Шрифт:
— Чье? Опросить учеников?
— Про учеников — это конечно хорошо. Тоже можно. Но главное — проинтервьюируй самого. Самого академика.
— Как это? Он что, разве жив?
— В том-то все и дело! — весело воскликнул Василий Иванович, явно радуясь содеянному эффекту. — Да еще и как жив! Он до сих пор продолжает активно трудиться в Академии наук, руководит крупной лабораторией и выпускает по нескольку печатных трудов в год. Недавно вышла книга. Его книга… — Главный начал одной рукой сумбурно шарить по столу, а другой кликать мышкой, — и называется она… дай бог памяти… черт, где же я записал-то? Такое заковыристое название, что и не запомнишь никогда. Ладно, неважно, сама найдешь. Он занимается не то физической химией, не то химической физикой, не помню. Так вот, он активно работает, и за всю свою жизнь написал столько всего, что нам с тобой не только не написать, но и не прочитать. Поскольку скоро его юбилей, и будут разные мероприятия,
— Но на такие темы у нас обычно пишет…
— Я знаю, Руслан. Не беспокойся, я с ним договорюсь. Сейчас в командировке, заменить его все равно некому, а тебе надо же с чего-то серьезного начинать. О чем ты там писала? Про губную помаду?
— Я недавно подготовила большую статью о контурных карандашах для губ. Но ее почему-то не включили в номер, — расстроено сказала я. Я тогда действительно сильно обиделась, когда не напечатали мой материал.
— Понятно. Так вот, теперь напишешь об академике. Если нужна будет помощь — сразу ко мне обращайся, непосредственно. Дело важное, и я сам буду курировать этот материал. Фотографии еще сделай, я тебе Петровича в помощь дам. Вместе с фотографиями рассчитывай на две полосы. Не жадничай и не стесняйся — если будет много, то сократим.
— А можно я сама? Без Петровича? Я умею, да и фотик у меня хороший, профессиональный.
— Фотик… Давай лучше без самодеятельности! «Я сама!» Сказал, Петровича дам, значит — дам! Он хорошо снимает, старая школа! Все, иди, можешь работать! Фотик…
Сергей Петрович — наш редакционный фотограф, старый дядька лет пятидесяти. Он категорически не признавал цифровое фото, и до сих пор снимал на пленку каким-то древним немецким аппаратом раритетного вида. Он этим очень гордился, а в ответ на наши шуточки заявлял — «Что там ваши цифровики! Ничто без компьютера. Чуть вирус какой-нибудь, и пропадут эти ваши файлы! Трындец! А вот моя работа будет жить вечно! Серебро — оно и в Африке серебро!» Почему его до сих пор не отправили на пенсию, я могла только догадываться. Мы называли его — Николай Петрович или просто Петрович. За последнее время Петрович сильно сдал и часто уходил в удручающие запои. В подобных случаях у нас предупредительно говорили — «Петрович болеет». Когда у него тряслись с перепою руки, то фотки выходили нечеткими и смазанными, но это почиталось за особое художественное видение и творческий прием. Петрович не просыхал иногда неделями, поэтому я очень надеялась, что он не сможет мне помогать, и снимки я сделаю все-таки самостоятельно.
Поскольку это оказалось действительно серьезное задание, то для начала я составила примерный план действий.
Первым пунктом плана значилось: собрать данные по Интернету. Вторым — узнать имена учеников академика и поговорить с ними. Третьим — тоже поговорить, но с рядовыми сотрудниками. У кого получится — взять интервью. Далее — встретиться с самим академиком, побеседовать с ним под диктофон, и сделать серию фотографий. А уж совсем потом заняться обработкой материала собранного по этому плану.
Несмотря на простоту плана, трудности возникали чуть ли не с первых же шагов. Никто из найденных через Интернет учеников не ответил на разосланные мною электронные письма. Дозвониться по телефону я тоже не смогла — похоже, эти научники вообще никогда не появлялись на своих рабочих местах. Если кто-то, помимо автоответчика снимал трубку, то мне вежливо сообщали — «он вышел» или «его сейчас нет, что-нибудь передать?» Я говорила, что передать, постоянно оставляла и сообщала свой телефон, но никакого толку от этого не было. Тогда я плюнула и решила идти туда, где работал столетний академик, сама. Своим ходом. Поскольку Петрович опять «заболел», я со спокойной совестью взяла свой «Canon» и направилась в институт академика, понадеявшись на везение и собственную удачу.
Удача мне в тот раз не изменила. Институт представлял собой обширное старое здание в стиле сталинского псевдоклассицизма, занимавшее целый квартал на Ленинском проспекте. С большим фронтоном, толстыми коринфскими колоннами до пятого этажа, здание подавляло и внушало уважение одним только своим видом. На фронтоне значилось «МСМLII» — тысяча девятьсот пятьдесят два римскими цифрами — год построения этого монстра. Огромные, рассчитанные на каких-то великанов толстые дубовые двери оказались такими тяжелыми, что открыть их я смогла только с большим усилием и то со второй попытки.
«Интересно, а как сюда заходит престарелый академик? — подумала я. — Хоть одним глазком бы взглянуть».
Я не буду сейчас грузить подробностями, как я нашла нужный мне номер внутреннего телефона, как прозвонилась и как, наконец, прошла внутрь. Это долго, и к сути дела прямого отношения не имеет. Короче — через час с чем-то я сидела в кабинете довольно моложавого научного сотрудника — ученика того самого академика. Причем ученика бывшего — еще в начале своей аспирантской карьеры он чем-то там не потрафил шефу и перешел в другую лабораторию, сменив руководителя. Теперь он уже сам руководил двумя аспирантами, вот-вот должен был защитить докторскую, поэтому на разговор со мной согласился исключительно при условии конфиденциальности и анонимности. Это был хорошо выглядящий мужчина лет тридцати–тридцати пяти, с густыми коротко подстриженными волосами, кустистыми бровями и карими глазами на слегка ироничном лице. Чем-то он подкупал. То ли немного циничной манерой общения, то ли чистой и правильной речью, без развязных жаргонизмов, то ли просто внутренним, глубоко скрытым обаянием. Не знаю. Но я сразу решила, что в качестве «стартовой площадки» этот мужик станет очень даже удачным объектом. «Объект» был облачен в белый лабораторный халат, из-под которого выглядывали обычные джинсы и найковские кроссовки. Звали его, скажем, Сергей Павлович.
Мы пили паршивый растворимый кофе, заедая его вполне приличным овсяным печеньем. Я бесцеремонно разглядывала своего собеседника и все пыталась извлечь из него хоть что-то полезное для своей статьи.
— Так что же вас конкретно интересует? — наконец спросил меня Сергей Павлович несколько покровительственным тоном. Видимо ему уже надоел мой марлезонский балет.
Я незаметно включила маленький цифровой диктофон.
— Я же объяснила. Ведь в последние годы научный мир столкнулся со следующей вещью: оказывается, сейчас можно доказать то, на что раньше люди в лучшем случае покрутили бы пальцами у виска. К примеру, наукой уже доказано существование ауры, биоэнергетических взаимодействий и многого другого…
— Вы что, насмотрелись нашего телевидения? — нервно перебил меня мой собеседник — Наличие ауры и биоэнергетических взаимодействий наукой не доказано. Также как не доказано наличие души, инопланетян, живой воды, чудовища из озера Лох-Несс и снежного человека. Наличие Бога тоже ничем не подтверждено, кстати говоря. Список можно продолжить. Есть, конечно, некая паранаука или лженаука, которая может «доказать» все, что угодно, но к настоящей науке это реального отношения не имеет. Зато имеет прямое отношение к мифологии и религии (что, в принципе, одно и тоже). Дело в том, что сейчас очень мало людей, которые разбираются в науке хорошо. Энциклопедистов практически нет, отсюда и «доказательства». В лучшем случае, кто-то знает свою, очень узкую профессиональную область, а уже в соседних проблемах ориентируется с трудом. А в вопросах отдаленных вообще плохо разбирается. И если какой-нибудь ученый, профессор, доктор наук что-то сказал, где-то написал или где-то нечто сенсационное «открыл», то нужно в первую очередь поинтересоваться, а кто он по специальности. Что заканчивал, как и где получил ученую степень, что сделал, наконец. Если это математик, а «открыл» что-то в биологии, или физик, а «открыл» в истории, то относиться к таким «открытиям» надо с очень большой осторожностью. И дело тут не в злом умысле. Просто иногда своя специальность надоедает, и, не добившись там каких-то значимых результатов, такой «ученый» идет в другую область, где ему банально не хватает знаний, образования и профессиональной подготовки. А тут еще и журналисты, разнообразные «писатели» и телевизионщики. Последние в качестве «экспертов» часто привлекают не тех, кто пользуется уважением в научном мире, а тех, кто хочет сотрудничать и громко о себе кричит. Сами же журналисты, люди зачастую глубоко невежественные, постоянно выискивают сенсации и горячие новости. Это их хлеб, их работа. О присутствующих не говорят, так что — попрошу не обижаться. Если сенсаций нет, то их придумывают, а иногда — вытаскивают старые слухи и сплетни, сдабривая новыми выдумками. Серьезные ученые очень не любят журналистов и стараются общаться с ними пореже. А вот лжеученые, которых человеку неискушенному, от настоящих ученых отличать бывает трудно, журналистов очень даже любят, обожают просто. Чтобы отличить истину от вранья надо не верить словам «наукой доказано» а очень-очень много знать. А это всегда трудно. Я ответил на ваш вопрос, и могу быть свободен?
— Извините меня, но такой глубины проблемы сейчас затрагивать не будем, — улыбнулась я. — Меня интересует только академик Иванов. Все о нем — работа, открытия, ученики, значение его работ… Где живет, как отдыхает, ну в общем все сведения. Возможно, его идеи опередили свое время и просто не нашли понимание у коллег?
— Ну, дорогая моя, извините за фамильярность, — рассмеялся Сергей Павлович. — Это потянет на двухтомную биографию с прологом и эпилогом. А если серьезно — то меня самого все это очень интересует.