Чокнутая будущая
Шрифт:
Нет такой беды, которую бы не отогнал витамин С, любила говорить моя бабушка.
Поэтому явление Лизы – бледной Лизы, вот как я ее окрестила, бабушка любила русскую классику, а я любила бабушку – стало для меня полной неожиданностью.
– Доброе утро? – неуверенно пробормотала я, открывая ей дверь.
У Алеши была невозможно пролетарская двухкомнатная хрущевка, тесная и неудобная, а я понятия не имела, как вообще в ней жить.
Мой новый муж любил этот курятник, потому что отсюда до театра было рукой
А я любила свой дом в частном секторе, почти загород, зато двадцать соток, розы и гортензии.
Разумеется, как люди современные, мы пришли к компромиссу: я обещала жить в курятнике лишь половину недели, с субботы по вторник, а Алеша, кажется, очень радовался тому, что четыре ночи в неделю будет проводить свободным мужчиной. Кто знает, может, мы бы открыли секрет счастливой семейной жизни, да только карты предсказывали совсем другое развитие событий.
Впрочем, я еще надеялась избежать предсказанного.
Будущее – это ведь не что-то, высеченное в граните, неотвратимое и безжалостное.
Мы меняем его каждую секунду каждым своим поступком или решением.
– Доброе утро, – согласилась со мной бледная Лиза и просочилась в квартиру, вручив мне ужасный масляный торт в безвкусных розочках.
– Бессонница? – тонко намекнула я, вложив в интонацию весь сарказм, на который только была способна в это время суток.
– Ну что ты, я отлично выспалась, – хмуро отозвалась Лиза.
Мне ничего не оставалось как пригласить ее на микроскопическую кухоньку, где двое уже казались толпой.
– Хороший кофе в шкафчике у окна, – подсказала моя предшественница. – Тот, что на столе, – специально для гостей.
Мой муж еще и скряга?
Вот сюрприз: прикидывался-то приличным человеком, а сам на булавках, то есть зернах, экономит!
С молчаливым неодобрением я потянулась к шкафчику у окна. Широкие рукава атласного кимоно цеплялись за многочисленные фарфоровые статуэтки и завядшие букеты. Посреди крохотной кухни стояло ведро, наполненное цветами, – на этой неделе в театре случилась премьера. Алеша играл дядю Ваню и был так хорош, что цитаты из Чехова мигом вошли в моду в немногочисленных чатах заядлых театралов. Я состояла в каждом из этих чатов, муж рьяно одобрял, когда женщины им восхищались. Средь моих обязанностей числились пылкие хвалебные комментарии и сердечки под каждым фото.
– Что он сказал про меня? – вдруг требовательно и нервно спросила бледная Лиза.
Я стояла к ней спиной, пристально наблюдая за кофе в турке.
Это настоящее проклятие: стоило не то что отвернуться, а просто моргнуть, как он немедленно извергался, как взбесившийся вулкан, и бурные и горячие темные потоки заливали плиту. Кофейное бедствие могло коснуться даже стен и полов – по части заляпывания всего вокруг у меня был превеликий талант.
Ударить в грязь (вернее, в кофейную лужу) лицом
Что Алеша сказал про нее?
Всего лишь «понятия не имею, зачем я на этой женщине женился. Она мне даже никогда не нравилась». Это было необычно, ведь Алеша охотно очаровывался. Он любил любовь, эти волнение и трепет, придававшие его глазам особый блеск, о котором так восторженно писали потом поклонницы.
– Алеша высоко ценит твои выдающиеся достоинства, – ответила я убежденно.
Женщина, женившая на себе мужчину, которому даже не нравилась, безусловно, способна на многое.
– Да при чем тут этот болван! – воскликнула Лиза. – Я говорю об Антоне!
Я так удивилась, что повернулась к ней, – она казалась сердитой и смущенной одновременно.
С таким лицом не говорят о… как это? О деверях.
С таким лицом выпытывают интимные подробности о жизни бывших.
С таким лицом могла бы говорить об Антоне я – ведь это мне предстоит с ним грехопасть.
У Лизы не было ни одной очевидной причины делать такое лицо.
А неочевидные подсказывали, что мне довелось стать частью той еще семейки. Извращенцы!
И в эту минуту зашипело сбитое кофейной лавой пламя в конфорке.
Ну конечно!
Разве могло быть по-другому?
Кофе проклевывался, рос и созревал исключительно для того, чтобы однажды вырваться на свободу из узкого горлышка турки и понестись вскачь, свободным и неукротимым.
– Ах, какая неприятность! – воскликнула я в сердцах.
Бабушка пребольно била меня по губам за любое мало-мальски серьезное ругательство, и порой я выражалась странно для посторонних.
Лиза даже не пошевелилась.
По какой-то причине у нее отсутствовал безусловный инстинкт каждой женщины, который подбрасывал нас на месте в поисках тряпки каждый раз, когда где-то что-то проливалось или крошилось.
Она продолжала сидеть на месте, втиснутая в узкое пространство между холодильником и столом, и сверлила меня взглядом.
– Ну так что? – поторопила она.
– Что «что»? – переспросила я, раздраженно протирая плиту. – Почему вообще Антон должен был мне что-то сказать? Я его даже не знаю.
– Вы разговаривали вчера в кустах за загсом.
А ты, моль настырная, значит, подглядывала?
– Я бы не назвала это разговором. Так, несколько фраз ни о чем. При чем тут ты?
– Значит, ты должна поговорить с ним обо мне.
– Я?! Должна? – Это было так изумительно-нагло, что слов приличных не находилось, а с неприличными я не дружила. – С чего это?
– Как новая жена Алеши.
– Лиза, я ничего не понимаю, – призналась я, ставя на огонь новую турку с кофе.
– Разве тебе никто ничего не сказал?
– Чего ничего?