ЧП на третьей заставе
Шрифт:
Ласточкин был спокоен, словно допрос шел по заранее разработанному им плану. Он ни разу не повысил голос, не требовал от Безуха немедленных ответов. Поняв, что осназовец отупел от страха, сказал как-то просто, по-домашнему:
— Садись, Иван. Воды дать или закурить для успокоения?
Безух отказался от всего:
— Благодарствую…
И это рабское, старорежимное «благодарствую» (словно бы половой в трактире, получивший чаевые) окончательно убедило Сурмача, что Безух в чем-то виноват, вернее, чувствует себя виноватым. «А если за тобою ничего нет, то что же ты трусишь?!»
Иван Спиридонович настаивать
— С англичанами приходилось тебе встречаться?
Ошарашил Безуха такой вопрос. Озирается по сторонам, словно ищет опоры, поддержки. Неуютно ему в тесном кабинете начальника окротдела.
— Нет, не приходилось.
— А с немцами?
На остреньком, пегом носу допрашиваемого выступили росинки пота. Стер их тылом ладони:
— Нет.
Сурмач наводил о нем справки: Безух из местных, многодетный, живет с женой ладно, детей любит, особенно старшую — дочке четырнадцать лет. Мужик хозяйственный, да и как иначе — семь ртов надо кормить. По службе — исполнительный.
«Мог или не мог такой отравить Тесляренко?» Сурмач уже давно бы прямо обо всем спросил допрашиваемого, а Иван Спиридонович все вокруг да около ходит.
— А мне приходилось сталкиваться и с немцами, и с англичанами, — неторопливо, в раздумье продолжал Ласточкин. — Знаешь, как они нас всех окрестили? Иванами. Вся Русь для них — Иваны. Вот какое большое имя у нас с тобою, Иван Карпович, — не без гордости закончил начальник окротдела. — Выходит, мы, Иваны, в ответе за нашу державу, на ее будущее перед своими детьми. Они, наши строгие судьи, во всем потребуют отчет.
К удивлению Аверьяна, Безух преодолел свой страх:
— Только я, Иван Спиридонович, не виноват ни в чем. Струхнул малость — это верно. Да кто тут спокойным останется, по делу выходит, будто я арестованному что-то дал.
— А как было?
Боец тяжело вздохнул, зачмокал губами, собираясь с мыслями. Махнул отчаянно рукой: «Эх, была — не была!»
— Я в тот день на смену пришел пораньше. Взводный дает распоряжение: «Сходишь с Плетневым в окротдел, доставите арестованного». Привели мы его, и я заступил на пост. Несу свою службу. Обхожу камеры, заглядываю в глазок. И вот вижу: сидит этот, которого мы привели из окротдела, в углу на корточках. Мордой в руки ткнулся. Сидит и сидит. Я через окошко спрашиваю, мол, дяденька, что с тобою? А он поднял голову, глянул на меня: глаза мутные, страшные, ну вот как у смертельно раненного. У меня аж мурашки по спине поползли. Опять допытываюсь: «Что с тобою?» — «Ничего», — говорит Ну, ничего и ничего. Понимаю: был у него в ГПУ серьезный разговор, вот и переживает. А он через полчасика кличет меня, за живот держится: «Хочу по нужде». Открыл камеру. Вывел его. Долго он сидел в уборной. Я даже заглянул к нему раза два. А он побелел и корчится. Ну, я тут струхнул: думаю, учудил он чтой-то над собой, а меня под трибунал. Считай, на себе отволок его в камеру. Разводящего вызвал. А когда тот пришил, арестованный уже скончался.
Выговорился Безух. Глаза просветлели, в них мысль какая-то появилась, сбросил человек с плеч непосильную ношу.
— А я не виноват. Ей-богу. Я же за Советскую власть два ранения имею, одно — в ногу, тяжелое.
Он готов был сию минуту продемонстрировать свои шрамы. Но Иван Спиридонович успокоил его:
— Я тебе верю. Иди.
Безух ушел, унося с собою затаенную радость.
Иван Спиридонович постоял посередине комнаты, задумавшись, потом спросил Аверьяна:
— Ну что, Сурмач, скажешь?
Аверьян не сразу нашелся, что ответви. Сбил его с панталыку рассказ Безуха.
— Черт его знает… Может, и не брешет.
— Черт, может, и не знает, а мы с тобой — обязаны.
ОСНАЗ — отряд особого назначения — нес караульную службу у государственных учреждений, под его охраной находилась и внутренняя тюрьма. В ОСНАЗ принимали бывших фронтовиков. Жили осназовцы в обычных домашних условиях, а в отряд являлись лишь на дежурство. И все же ОСНАЗ был чекистской базой, нередко бойцы ОСНАЗа становились со временем оперативными работниками.
Так неужели яд арестованному Тесляренко передал кто-то из осназовцев? Может быть, и не Безух, ведь в точение полутора педель во внутренней тюрьме дежурили многие.
В общем-то это была удобная и спасительная мысль, она позволяла снять подозрение с Ивана Безуха. Но… она могла увести и от истины. А как важно было сейчас чекистам знать истину.
Что значило перепроверить весь отряд? Это надо было просмотреть все личные дела, побеседовать с каждым. И не однажды. Попытаться нащупать связи с внешним миром. Словом, работы на несколько дней. И надо было бы съездить в Белояров, как планировалось вначале, но времени для этого не выкроили.
Провозились три дня — и никаких результатов, ни одного даже самого пустяшного намека, где искать.
— Может, Ярош прольет свет на это темное дело?
Тарас Степанович вернулся со своей группой на следующий день, к вечеру. Злой.
— Если у Тесляренко и было что в хате, то давно исчезло. И доктора не видели. С какой стати мы решили, что он уехал в Щербиновку? Трое суток мерзли, перекрывая дороги!
Иван Спиридонович вконец расстроился:
— Чувствую, с Емельяном Николаевичем случилась беда: неделю пет дома. А насчет Щербиновки — это точно. Первый раз за сим приезжали, говорили: «Мальчишка на борону напоролся». И в этот раз — та же басня. А как с Тесляренко вышло?
О смерти Тесляренко Ярош тоже ничего конкретного сказать не мог.
— По-моему, он после операции на вокзале свихнулся. Говорил бессвязно, нес какую-то чепуху. Да вы в протоколы загляните. А насчет яда… Ума не приложу. Своих обвинять не решаюсь. Так можно и меня, и Сурмача, и вас, Иван Спиридонович…
Только крякнул начальник окротдела при таком перечне подозреваемых.
— Уж очень ловко сработано. Казалось, все они у нас в кулаке. Оставалось добраться до щербиновской квартиры. И в один миг как топором рубанули: концы в воду — и не за что ухватиться.
— А Жихарь? — подсказал Тарас Степанович.
Ласточкин отмахнулся:
— До Белоярова руки не дошли. Работали с осназовцами. Про себя — молчу. А вот он, — показал на Аверьяна, — пятый день женат, а родную еще в глаза не видел. В коммуну не ходили, здесь ночевали.
Ярош вскипел:
— Но мы же договаривались! Жихаря следовало взять до обыска у Тесляренко! А теперь явимся на пустое место. Вы это понимаете?
Ласточкин понимал.
— Нельзя сразу сесть на два стула, если они в разных городах.