Чрево Парижа

Золя Эмиль

Клод погрозил им кулаком. Его приводило в ярость это ликование на небе и на земле. Он поносил толстых: да, толстые победили. Вокруг него были одни толстые, круглые, так и пышущие здоровьем; они приветствовали наступление дня, сулящего новые утробные радости. Но когда

Клод повернулся лицом к улице Пируэт, его окончательно сразило открывшееся перед ним зрелище.

Справа от Клода стояла на пороге своей лавки прекрасная Нормандка, она же прекрасная г-жа Лебигр, как ее отныне называли. Ее муж получил разрешение на торговлю табаком при своем винном заведении; он осуществил наконец свою давнишнюю мечту благодаря тем важным услугам, которые оказал Империи. Художник нашел, что прекрасная мадам Лебигр просто великолепна: в шелках, завитая, вполне готовая занять свое место за стойкой в магазине, куда сходились все местные господа, чтобы купить сигар или пачку табаку. Луиза стала похожа на «благородную», на настоящую даму. За ее спиной виднелась заново покрашенная зала, на нежном фоне стен вновь вились свежие виноградные лозы; цинковая обшивка стойки сияла; штофы с ликерами, отражаясь в зеркалах, горели ослепительными огнями. Луиза смеялась, радуясь ясному утру.

А слева от Клода, на пороге колбасной, стояла красавица Лиза, заполнив своим телом весь проем двери. Еще никогда ее передник и нарукавники не блистали столь белоснежной чистотой, еще никогда ее холеное розовое лицо не обрамляли столь безупречно приглаженные волосы. От нее веяло сытой безмятежностью, беспредельным спокойствием, которое ничем

не нарушалось, даже улыбкой. Она олицетворяла полнейшее довольство, высшее блаженство, застывшее, бесстрастное, омываемое теплым утренним воздухом. Под туго стянутым корсетом еще переваривалось вчерашнее счастье; спрятав в передник пухлые руки, она не торопилась протянуть их за счастьем сегодняшним, уверенная, что оно и так от нее не уйдет. И витрина рядом с красавицей Лизой блистала таким же довольством, она тоже исцелилась от недуга: один за другим вытягивались шпигованные языки, они были еще краснее, еще здоровее, чем прежде; желтые рожи окороков опять выражали добродушие; а гирлянды сосисок уже не имели того унылого вида, по поводу которого так убивался Кеню. В глубине дома, на кухне, слышался громкий смех, сопровождаемый веселым стуком кастрюль. Колбасная вновь сочилась здоровьем, блистала здоровой упитанностью. Видневшиеся на фоне мрамора глыбы сала и свиные полутуши дополняли картину, выпячивая брюхо, торжествующее брюхо; а Лиза стояла неподвижная, величавая, и ее большие глаза, глаза чревоугодницы, казалось, говорили рынку: «Доброе утро».

Тут обе лавочницы раскланялись. Прекрасная г-жа Лебигр и прекрасная г-жа Кеню обменялись дружеским приветствием.

И Клод, который наверняка забыл вчера пообедать, вскипел гневом, глядя на этих полногрудых женщин, цветущих здоровьем и таких благопристойных; он потуже затянул пояс и злобно пробормотал:

— Ну и сволочи же эти «порядочные» люди!