Что будет, то и будет
Шрифт:
— Доброе утро. Я требую закрыть этот ваш институт, поскольку его существование противоречит воле Творца.
Бродецки, глядя на экран компьютера, где высвечивались данные проверки нового посетителя, ответил стандартной фразой, поскольку смысл сказанного человеком в шляпе еще не дошел до сознания дежурного:
— У вас, господин, отличный зубец Воскобойникова, думаю, вы получите все, за чем пришли.
— Я рад, что вы со мной согласны, — радостно сказал посетитель, — и если вы готовы немедленно закрыть это заведение, то нужно сделать сообщение для прессы.
— Прошу прощения, господин, — удивился
Черная борода посетителя затряслась от возмущения:
— Нет! Я сказал…
— Я слышал, — прервал его Бродецки, усомнившись в тот момент в умственных способностях стоявшего перед ним человека. — К сожалению, закрыть институт не в моей компетенции.
— В таком случае я пройду к вашему начальству.
Только в этот момент, переломный для истории Института Штейнберга, Бродецки осознал, что разговор с самого начала велся на чистом русском языке. Это и определило его дальнейшее поведение. Он встал, повесил на окошко табличку «временно закрыто» и вышел из-за стола. Посетителей в такую жару было мало, двое других дежурных скучали и читали газеты, можно было позволить себе лично разобраться с чернобородым и, возможно, даже научить его манерам вести беседу.
— Пойдемте вот сюда, под пальму, — сказал Бродецки, — и поговорим спокойно.
Место было действительно укромным, почти не просматривалось из холла, два диванчика создавали уют, а шипящий бойлер обещал умеренное наслаждение растворимым кофе или чаем «Высоцки».
Через три минуты, в течение которых Бродецки вопросы задавал, а посетитель отвечал, выяснилось следующее. Михаэль Ронинсон репатриировался из Молдавии в 2023 году. В Бендерах работал на заводе, но было ему тошно жить, и причину этого он понял, когда случайно оказался перед пасхой в местной синагоге. Пришел купить мацу для старушки-соседки, послушал раввина и осознал свое истинное назначение. Не то, чтобы раввин обладал красноречием Цицерона или убедительностью учебника физики — просто слова служителя культа оказались «в резонансе» с настроением Михаэля, который в свои тридцать два никак не мог понять, для чего он живет на этом свете.
Через год Ронинсон репатриировался в Израиль, поскольку, как ему казалось, в родных Бендерах не мог бы служить Творцу с тем рвением, на какое оказался способен. Возможно, для иного еврея главное — соблюдать заповеди самому и не вмешиваться в дела соседа. Ронинсон же считал для себя обязательным втолковывать каждому встречному еврею сущность Торы и настаивать на том, что жить нужно не просто по совести, но и по закону, ибо закон суть причина, а совесть и все остальные положения морали — лишь следствия. Миссионерство противно иудаизму, но Михаэль не считал, что осуществляет миссию, ибо вовсе не гоям объяснял он законы Моше, а евреям, которые уже фактом своего рождения были обязаны соблюдать все шестьсот тринадцать заповедей.
Никаких родственников у Ронинсона не было, а жена ушла от него еще до того, как Михаэль осознал свое призвание. Вероятно, поняла вовремя, что характером муж весь пошел в пламенного революционного борца Якова Свердлова — был столь же нетерпим к чужому мнению и столь же убежден в правильности своих поступков. Наверно, ей повезло.
В Израиле Михаэль Ронинсон, естественно, начал обучение с азов в иерусалимской ешиве и, возможно, провел бы в стенах этого заведения всю жизнь, если бы однажды не прочитал в газете об открытии Института Штейнберга, об эффекте Воскобойникова, об альтернативных мирах и сдвоенной реальности.
В его голову пришла простая мысль, и он вынашивал ее, пока не решил действовать, после чего, естественно, спросил совета и разрешения у своего раввина. Дискуссия между Михаэлем Ронинсоном и раввином Блейзером единственное, пожалуй, недокументированное место в этой истории, и потому не стану даже и излагать ее, хотя могу, в принципе, реконструировать, пользуясь некоторыми намеками. Главное — разрешение действовать Михаэль получил. После чего сел в автобус и отправился в Институт Штейнберга.
Дежуривший в тот день Донат Бродецки тоже был репатриантом из пределов бывшего СССР. Знал об этом, но жизнь свою в городе Брянске не помнил, поскольку провел на доисторической родине всего год, из них восемь с половиной месяцев — в материнской утробе. Но русский язык знал не хуже, чем те господа, что приезжали с последней, постдемократической, алией. Родители Доната были специалистами по славянской культуре, в Израиль поехали, будучи уверенными в том, что работать придется метлой и шваброй, но жить в стране, которая тихонько скатывалась назад — от рынка в светлое коммунистическое прошлое, — не имели желания.
Известно, что в стране, текущей молоком и медом, случаются изредка чудеса — вскоре после приезда супруги Бродецки узнали о том, что Иерусалимскому университету позарез нужны слависты для работы с книгами по антисемитизму, подаренными санкт-петербургской публичкой. Судьба сложилась удачно. Единственный сын тоже нашел свой путь — стал биофизиком, участвовал в теоретическом обосновании только что открытого метода альтернатив, организации Штейнберговского института. Здесь и работал, принимая посетителей, жаждавших поглядеть на упущенные ими возможности.
В Бога Бродецки не верил — бывает, не каждому ведь дано. К собственному недостатку он относился с пониманием, но и людей, свято верящих в Творца, он понимал тоже. Единственное, чего Бродецки не понимал и не хотел принять — это неожиданные и не столь уж редкие случаи, когда взрослый уже новый репатриант из России обращался к Богу со рвением, казавшимся Донату подозрительным. Он не любил людей, старавшихся быть святее Папы римского. Фигурально, конечно же, не при иудеях будь сказано. Именно поэтому после трех минут общения Бродецки проникся к Ронинсону чувством неприязни. Вовсе не черная шляпа и прочие атрибуты религиозности были тому причиной, а исключительно факты из биографии посетителя.
— Честно говоря, — сказал Донат, — я не очень понял, что вы предлагаете.
— Закрыть институт, ибо он неугоден Творцу.
— Чтобы поставить точки над i, скажу, что я недостаточно компетентен и не могу принимать такое решение. А начальства сейчас нет. Но я, исключительно в познавательных целях, хотел бы знать, почему, скажем, завод по сборке атомных бомб Творцу угоден, а наш сугубо мирный институт необходимо принести в жертву.
— Не нужно иронизировать, — обиделся Ронинсон. — Неужели вы не понимаете, что все ваши альтернативные миры не имеют к реальности, созданной Творцом, никакого отношения?