Что день грядущий нам готовил?
Шрифт:
Беккер основывался на экспериментах, которые вели в течение всего столетия другие ученые, нередко добиваясь, по крайней мере, частичного успеха в функциональном восстановлении живых тканей. В 1940 году русский биолог Лев Полежаев вызывал процессы регенерации у лягушек методом обычного иглоукалывания. В следующем десятилетии медики из Кейзовского технологического института в Кливленде регенерировали ткани тех же бесхвостых амфибий, пересаживая в культю ампутированной конечности новые нервные клетки. Хотя сам Беккер проявлял осторожность в оценках и подчеркнул в 1973 году, что любой решающий прорыв на этом направлении потребует нескольких десятилетий работы, он все же считал, что «биоэлектрические методы обещают не меньше всеобъемлющих перемен в медицине, чем антибиотики». Наблюдатели разделили его оптимизм — во всяком случае, до известной степени, — а одна команда прогнозистов, составляя в 1967-м перечень возможных достижений будущего, внесла в него регенерацию конечностей, указав срок не позже 1986 года.
Беккер и ряд его коллег предполагали, что электрический метод регенерации может применяться не только для выращивания новых рук и ног, но и для восстановления внутренних органов — сердца, печени, легких. Возможно, это отчасти помогло бы решить проблемы, возникшие по иронии судьбы как раз из-за успехов хирургической трансплантации. Здесь прогресс был постоянным, начиная с первых успешных пересадок кожи в начале 1900-х, за которыми уже через полвека последовала пересадка почки, вплоть до священного Грааля трансплантации — первой операции по пересадке сердца, выполненной южноафриканским хирургом Кристианом Барнардом в 1967 году. Сейчас врачи настолько овладели методами, помогающими «обмануть» иммунную систему пациента и заставить ее принять чужие ткани, что уже почти всё, от легкого до пениса, поддается замене.
Но теперь, когда медицина, усовершенствовав технику операций, создала реальный спрос на человеческие органы, — как быть с предложением? Еще на заре трансплантологии врачи предвидели ситуацию, когда можно будет спасать жизнь множеству больных… при условии, что точно в нужный момент удастся найти подходящий пересадочный материал у живых или только что умерших доноров. А такое стечение обстоятельств, увы, величайшая редкость. Потому-то многие исследователи, подобно Беккеру, стремились вообще вынести проблему донорства за скобки, разрабатывая альтернативные способы получения человеческих «запчастей» в нужном количестве. В 1960–1970-е годы в кругу научных оптимистов выделялся доктор Пол Рассел из Главной больницы штата Массачусетс. Он был убежден, что биохимическая модификация беккеровского метода позволит выращивать органы in vitro.
Пока медики такому не научились, однако упоминавшиеся в этой главе опыты со стволовыми клетками дают, по всей видимости, определенную надежду на будущее. Уникальность стволовых клеток в том, что они лишены специализации, то есть в принципе могут развиться в любой вид человеческих тканей. И если в один прекрасный день ученые поймут, как управлять этим процессом, группу стволовых клеток можно будет свободно трансформировать, предназначив ее для поддержки роста, скажем, новых тканей сердечной мышцы либо нервных волокон. (Хотя в Соединенных Штатах изучение стволовых клеток, будучи прямо связано с проблемой абортов, стало предметом ожесточенных политических споров, медики в других странах ведут новаторские исследования.) Только день этот, похоже, еще не близок.
За десять лет до опытов Беккера другая группа ученых пыталась найти альтернативные источники трансплантатов. В качестве таковых рассматривались, во-первых, животные, во-вторых, искусственные устройства. Последние, как предполагалось, будут действовать еще лучше, чем живые органы, которым они придут на смену.
В 1963 году почка шимпанзе была пересажена докеру из Нового Орлеана с характерным для американского Юга именем Джефферсон Дэвис. Вскоре 44-летний отец четверых детей обзавелся товарищами по процедурам: доктор Кит Ремтсма из Тулейнского университета Луизианы сделал еще с десяток аналогичных операций, получивших название ксенотрансплантации. В 1977 году Кристиан Барнард впервые попытался использовать сердца приматов для спасения пациентов, которые не могли дождаться подходящего материала от донора-человека. Еще семь лет спустя миллионы людей во всем мире переживали за новорожденную девочку, прозванную журналистами Бэби Фэй. Малышке пересадили сердце от детеныша павиана, но ее организм отторг трансплантат, Фэй не прожила и месяца.
Те, кто не верил в перспективы ксенотрансплантаций, с нетерпением ждали времени, когда человеческие органы можно будет в буквальном смысле изготовить по заказу и, что еще удивительнее, эти искусственные заменители превзойдут оригинал. «Органотехнология — это чемпионы-бегуны с увеличенной емкостью легких или мощностью сердца; это ваятели с нейронным устройством, повышающим их чувствительность к текстуре материала; даже любовники с нейроусилителями сексуальных ощущений. Короче говоря, имплантация будет служить уже не просто спасению жизни, но ее обогащению, позволяя человеку проявить такие способности и испытать такие радости, которые в настоящее время ему недоступны», — писал более 35 лет назад футуролог Элвин Тоффлер. Уже упоминавшийся популяризатор науки Гордон Рэттрей Тейлор воображал время, когда многие люди получат тела с минимальным набором «природных частей» — остальное будет заимствованным у доноров либо искусственным.
Увы, сегодняшняя наука даже нисколько не приблизилась к тому, на что рассчитывали прежние оптимисты. Ни у кого из ныне живущих людей нет биомеханических легких, почек или желудка, не говоря уже о сексуально-радостных протезах, которые восторженно предвкушал Тоффлер. Искусственное сердце, правда, изобрели, но успех оказался скромней, чем ожидалось, когда в 1982 году первое такое устройство успешно вживили дантисту Барни Кларку. Замена была далека от совершенства: с прибором «Джарвик-7» в груди Кларк прожил всего 112 дней. Кроме того, сердце — орган довольно простой: по сути, обыкновенный мускульный насос. Гораздо труднее сделать протез почки или легкого, куда более замысловатых по своей структуре и функциям. И хотя работа в этой области продолжается — неплохо оценены, например, перспективы искусственной кожи для лечения обширных ожогов, — все же самые важные и уникальные части тела мы по-прежнему получаем в дар от матери-природы, а не из рук хирурга.
Точно так же органы других млекопитающих находят лишь ограниченное применение — пересадка человеку сердечных клапанов и камер свиньи сделалась довольно обычной операцией, но, несмотря на появление в 1980-е так называемых иммунодепрессантов, еще не открыт стопроцентно надежный способ заставить иммунную систему человека принять чужеродный орган целиком. Один пациент доктора Ремтсмы из тех, что в начале шестидесятых получили обезьяньи почки, прожил после операции около девяти месяцев, но десятки других ксенотрансплантаций за минувшие сорок лет заканчивались чаще всего, как с Бэби Фэй, немедленным трагическим фиаско.
Исследования тем не менее продолжаются. Специалисты полагают, что свиней, чьи внутренние органы похожи на наши, можно генетически модифицировать, совместив их иммунные реакции с человеческими. По идее, в таком случае защитная система реципиента опознает свиную плоть «как свою» и не станет ее уничтожать. Однако до воплощения этих планов в жизнь еще не близко.
Ученые, мечтавшие предоставить по кусочку здорового тела всем нуждающимся, смотрели, можно сказать, не в корень проблемы, а по верхам. Вот если бы удалось предотвратить порчу сразу всего организма в целом, водрузив заслон на медленном и неуклонном пути к земному пределу!
В наше время люди, имеющие доступ к современной медпомощи, живут гораздо дольше, чем бывало. Благодаря успехам в ортопедической хирургии и лечении сердечно-сосудистых заболеваний 70-летний рубеж превратился для тех, кто печется о своем здоровье, в «полтинник по новому курсу». Столетнего возраста еще в недавнем прошлом достигали так мало людей, что трехзначный юбилей самой скромной и незаметной персоны становился сенсацией в прессе. Сегодня в Соединенных Штатах более 4 тысяч долгожителей, и этот сегмент населения увеличивается в относительном выражении быстрее всех прочих (следующая по скорости прироста возрастная группа — 85–100 лет). В 1997 году во Франции скончалась в 122-летнем возрасте Жанна Кальман — самый старый человек из когда-либо достоверно известных.