Что движет солнце и светила (сборник)
Шрифт:
У русских женщин от любви до ненависти один шаг, но, бывает, от ненависти до любви — ещё меньше, особенно, если есть надежда, что этот истукан, это чудовище, трутень, бесчувственный чурбан, сидень телевизионный всё-таки наконец расчувствуется.
«Виагра» стоила дорого. Нина Андреевна прикинула: если взвесить эту голубоватую таблеточку, то по стоимости она, пожалуй, потянет как золотая. Если не больше.
Если бы «Виагра» была в её аптеке, то Нина Андреевна уж как-нибудь бы изловчилась, что-нибудь придумала, чтобы взять эти таблетки если не задарма, то хотя бы по себестоимости. Однако даже на базе
С Олюшкой у Нины Андреевны были кое-какие деловые связи. Ну, например, поступала Нине Андреевне партия анальгина или парацетамола — прямиком с завода, без всяких посредников, цена — просто смешная, таких уже и не бывает. Ну и почему бы всё это целиком не переправить той же Олюшке? И каждая свою выгоду имеет!
В общем, Ольга помогла с «Виагрой». Деньги, конечно, взяла, но по-божески, чтобы хоть мало-мальски покрыть свои расходы: не бесплатно же посредники везли эти таблетки аж из Калифорнии.
Семён Александрович, увидев «Виагру», несколько смутился, но после сытного ужина как-то повеселел и даже стал напевать громовым голосом своё любимое:
— «Никто не сравнится с Матильдой моей…»!
— Ну и как? — спросила любшая подруга Римма Петрова.
— А никак, — сказала Нина Андреевна. — Результат нулевой!
— А трезвону-то по всему белу свету: ах, «Виагра», ух, «Виагра», ох, «Виагра»! — ехидно сморщила свою и без того обезьянью мордочку Римма. — Может, он что-то не так сделал? Ну, до еды таблетку выпил, а надо, допустим, после еды…
— Да всё он делал, как надо! — рассердилась Нина Андреевна. — По инструкции! Лежим пятнадцать минут — ничего, полчаса — ничего, я уже Маринину дочитала и заново начала — ничего! А через час Семён захрапел…
— Значит, Ольга тебе подделку всучила, — решительно заявила Римма. Вот бестия мафиозная!
— Нет, клянётся, что на других мужиках проверено: всё отлично, сказала Нина Андреевна. — Может, Семён — исключение?
— Ну да! Тот ещё ходок был. Тебе что, память отшибло?
— То давно было…
— Слушай, а может, у него в организме совсем не осталось нейропептидов? — осенило Римму. — И недостаточно амфетаминов, а?
— Забудь про свою химию! Тут — любовь, а не химические реакции. Поняла?
— Хочешь — верь, хочешь — не верь: любовь — это исключительно химический процесс, — Римма поправила свои круглые очочки и от волнения шмыгнула носом. Она так всегда делала, когда хоть в чём-то чувствовала превосходство над подругой.
— Ерунда!
— Нет, ты не спорь, — вскинулась Римма. — Что вызывает любовный полёт души? Эти
— Ну, начала лекцию читать! — растерянно сказала Нина Андреевна. — Ты такая занудливая и перед студентами? Они тебя с твоими амфетаминами не освистали ещё?
— В отличие от тебя сидят с раскрытыми ртами, — обиделась Римма. — Уж они-то знают, что торнадо, именуемое страстью, зарождается именно на химической фабрике организма. Это всего-навсего амфетаминовая зависимость, поняла?
— Пусть твои лабораторные мыши это понимают, — отрезала Нина Андреевна. — А я — человек, и у меня в отличие от них душа имеется. А ты всё к своей химии сводишь…
— Ты будешь смеяться, но мышки очень даже умеют чувствовать: какого-то самца и на дух не переносят, нос воротят, а к другому — так и рвутся, хоть он на них и внимания не обращает, — сказала Римма. — У мышек тоже есть любовь…
— Амфетаминовая? — язвительно улыбнулась Нина Андреевна. — Но Семён то не мышь!
Римма надулась и замолчала. Она всегда считала, что наука может объяснить всё на свете, даже то, что, кажется, не поддаётся никакой логике. И всю свою жизнь вдалбливала это своим студентам.
На кафедре химии Римма Ильинична считалась блестящим специалистом, публиковала в научных журналах до двух десятков статей в год, с утра до поздней ночи самозабвенно колдовала над колбами-ретортами, что-то высчитывала на компьютере и спать ложилась не иначе, как с охапкой книг и ксерокопий.
За всю жизнь лишь несколько раз вместо научной литературы в её постели оказывался какой-нибудь приблудный автор монографии или статьи, поразившей её воображение. Но они, как правило, были женатыми, скучными и не такими интересными, как их тексты. Во всяком случае, выходили не полновесные романы, а, скорее, краткие конспекты. Римма докладывала о них Нине Андреевне более определённо: «Всё, подруга, опыт завершён. Результат отрицательный!»
Нина Андреевна в этом и не сомневалась. Если бы Римма почаще смотрела на себя в зеркало и делала соответствующие выводы — ну, за кожей бы следила, на косметичку и массажистку денег бы не жалела, — то, может, нашёлся бы какой-нибудь доброволец, чтоб надолго вытеснить умные книжки из аккуратной постели этой старой девы. А так что ей оставалось делать? Уйти в науку, как в монастырь, и потихоньку там скукоживаться и подвяливаться — как сухофрукт. Толку-то, что она выбилась в профессора, если так и не пожила всласть, курочка нетоптаная!
— Ладно, не дуйся! — сжалилась Нина Андреевна. — Ты, профессор, конечно, права. Но какая, скажи пожалуйста, может быть любовь в нашем-то возрасте!
— Может! — Римма азартно тряхнула своими кудельками и сверкнула бирюзой глаз. — Гёте в старости влюбился в молоденькую, и — представляешь? — у них было даже это, — она смутилась и слегка порозовела. — А Мольер, говорят, вообще скончался во время любви…
— Гёте, Мольер… Да это ж титаны! А у Семена только брюхо титаническое, — вздохнула Нина Андреевна. — Мне от него если что и нужно, то только гормоны…