Что движет солнце и светила
Шрифт:
Надя смущенно передернула плечиками:
– Ой, Ириночка Николаевна, да ну его, буку. Он и не интересуется ничем, кроме учебы...
– Матрена усатый!
– воскликнула Ирина Николаевна.
– Единственное, чему стоит прилежно учиться, - это искусству человеческого общения...
Она произнесла это высокопарно и как бы шутя - обычный ее стиль, когда хотела казаться свойской и еще не совсем старой.
Закурив от избытка переполнявших ее чувств, Ирина Николаевна принялась говорить и жестикулировать сигаретой, и Роман следил не столько за развитием
Эта придорожная пыль облепила старые, с рыжинкой в листве тополя, георгины и астры на заросшей мокрецом клумбе. Скопившись в полувысохшей чаше гипсового фонтана, она держалась на поверхности рыхлой серой промокашкой.
– Матрена усатый, - повторила Ирина Николаевна свое любимое ругательство.
– Смотри, я тебе в характеристике так и напишу: "Не проявил своих душевных качеств..."
– А все-таки почему - Матрена, да еще - усатый?
– разозлился Роман.
Ирина Николаевна рассмеялась, игриво покачала головой, бросила быструю искру взгляда исподлобья и восторженно шепнула:
– Какой простой!
А Матренами она именовала всех, независимо от возраста и пола, - всех, кто, по ее мнению, очень многого не понимал в жизни - наивнее ребенка, не мудрее старой обезьяны, одно слово: Матрена. Матрена на городском базаре, где всякий может ее облапошить. А что касается усов, то Роман начал их отпускать - над верхней губой уже топорщилась короткая щетинка.
– Пойди и погляди в зеркало, -ласково улыбнулась Ирина Николаевна. Если зрение слабовато, то могу очки одолжить.
Ну и змея!
***
Звезды расплывались в волнах как желток яйца, нечаянно задетый вилкой, и дрожали, касаясь щеки, аккуратные, шершавые листья кувшинок, а к ногам цеплялись мохнатые жгутики водорослей. Отбрыкиваясь от них. Роман переворачивался на спину, мощными толчками ног отбрасывал себя подальше от берега и, распластавшись на поверхности темной воды, затихал, вглядываясь в мерцание далеких холодных звезд.
У берега, дурачась, шумно плескались его сокурсники, и Надя тоже смеялась, шутливо взвизгивала, подражая исполнительницам народных частушек, зачерпывала ладонями воду и поливала Лешку Фокина - он, увалень, пытался ее схватить, но это ему не удавалось: Надя, казалось, порхала, как легкокрылая бабочка, и дразнила, и заманивала Лешу за собой все дальше и дальше от берега. Он не умел плавать и вспомнил об этом с запозданием, когда, по-собачьи подгребая под собой, оказался на пугающе холодной глубине.
– Ну, погоди, обманщица!
– взревел Лешка дурашливым голосом и, пытаясь выбраться к берегу, поднял вокруг себя бурлящий столб воды, брызг и пены.
А Надя, удрав от него, тихонько, почти бесшумно, как русалка, оказалась рядом с Романом. И тоже перевернулась на спину, раскинула руки по сторонам, и правая ее ладонь нечаянно, а может, и намеренно, коснулась плеча Романа. Легкое, обжигающее прикосновение заставило его вздрогнуть.
– Ты по-прежнему сердишься
Он ничего не ответил. Где-то неподалеку по-бычьи громко завопила выпь.
– Пойми: это было от скуки. Ну дура я, дура! Думала, что всего-навсего шутка, не более...
Он глядел на звезды и лениво думал о том, что его жадное, необузданное воображение, слава Богу, пока что вполне ладит с тем, что принято называть целомудрием. Впрочем, он был бы не против оказаться с Надей еще раз наедине, и уже навряд ли они бы разговоры разговаривали.
Он медленно повернул голову и встретился глазами с Надей. Она смущенно прикрыла ресницы.
– Хорошо , - сказал Роман.
– Давай прокрутим всю ситуацию сначала...
– В виде эксперимента, что ли?
– так же по-деловому уточнила Надя.
– Как получится. В общем, я в комнате сегодня один.
– Знаю, - шепнула она и вдруг, приблизившись, резко, жадно и сочно поцеловала его в губы. Горячая рука заскользила по его груди, животу, бедрам. Эти ее блуждания, поцелуи, которые могли увидеть другие ребята, показались Роману слишком рискованным и пылким предисловием к тому, что он ей предложил.
Он попытался освободиться от ее объятий, но она оказалась упрямой и, не говоря ни слова, подталкивала его к зарослям камыша. Тогда он отчаянно шепнул, что не деревянный и нельзя вот так трогать, но она, осмелев, вызвала его новые беспокойства, и он уже не знал, как скрыть свое желание, и в то же время опасался показаться неопытным.
Коснувшись ногами мягкого песка, Роман, нестерпимо волнуясь, почувствовал, как Надя помогает ему, и заторопился, так резко и внезапно, что она вскрикнула, и он закрыл ей рот ладонью, пробормотав: "Ну, не надо так громко... Тише, услышат!"
И в тот момент, когда он почти потерял сознание, с берега хором гаркнули:
– Надя! Роман!
Он, притиснув ее еще крепче, захотел повторить это сладостное, смертельно-мучительное и такое невыразимо острое блаженство. Надя, отвечая ему всем телом, отозвалась на крики:
– Ау! Где вы?
– Тут, тут! Плывите на голос!
Роман заторопился; в груди колотилось-бухало сердце, и он уже не обращал внимания на то, что ее волосы, нестерпимо пахнущие резедой, лезли ему в рот, и она отчаянно то отталкивала, то прижимала его к себе с громким, жутким шепотом: "Ну скорее же, скорее!" И, наконец, освободившись из внезапно ослабших его объятий, резво поплыла прочь.
– Ау! Я тут! А где Роман?
– Рома, Рома!
– восторженно гаркнули с берега.
– Утонул, что ли? Откликнись!
Он откликнулся и с ужасом обнаружил, что плавки, которые придерживал ногой, куда-то подевались. И пока нырял и шарил по дну руками, ни о чем другом не думал - только о неудобстве своего положения. А если ребята шутки ради спрячут его одежду или заберут с собой - пусть, мол, догоняет их в плавках, а? От этого предположения он занервничал и даже ахнул.
– Рома, мы пошли! Догоняй нас!
– кричали ему одни.
– Да где ты там сидишь? С русалкой, что ли, кантуешься?
– орали другие.