Что движет солнце и светила
Шрифт:
– А мне что делать?
– Ты замечательная девчонка, и у тебя еще будет любовь, вот увидишь!
– Но мне нужен ты...
– Знаешь, я тебя до этого не замечал. Даже лицо твое не смог бы описать..." Сначала Роман слушал этот диалог так, как обычно слушают, например, запись театральной постановки. И даже не сразу сообразил, что странный, нелепый разговор двоих - это запись того, о чем он говорил с Надей. Тогда, когда они картошку ели!
Значит, Ведро как-то умудрился поставить к ним в комнату магнитофон? Ну и сволочь!
Роман решил, что показать
– И вот этим, - небрежный кивок на магнитофон, - ты решил меня скомпрометировать?
Ему очень хотелось выглядеть невозмутимым, он даже и слово- то это скомпрометировать!
– специально употребил: оно звучало как-то аристократично, что ли.
– Выходит, если я не лезу на первую попавшуюся давалку, то это уже компромат? Но вот вопрос: на кого это компромат? Может, все-таки на нее, а? Или на тебя? Чтобы все знали, какая ты сволота!
– Ну-ну, потише, малахольный!
– гоготнул Ведро.
– Парни оборжутся, если эту запись услышат. Ты и так считаешься полупридурочным - эдакий ангелочек, чистенький мальчик, только крылышек не хватает, чтоб в рай улететь!
– Ты в это дело Надю не впутывай, - сказал Роман.
– Если уж кому из нас подлянку устроишь, так это ей.
– И ты не понял, что Надька тебя разыгрывала?
– присвистнул Ведро.
– Мы с ней договорились побалдеть над тобой. Она, кстати, жалеет, что переиграла недотрогу. Говорит, что твой мистер Готовченко чуть трусы ей не разорвал.
– Спасибо, что хоть в моей потенции не сомневается, - усмехнулся Роман. Он решил до конца держать на лице насмешливо- снисходительную маску. Хотя его так и подмывало навернуть Ведро магнитофоном, и чтоб вдребезги - нет, не голова, а этот проклятый маг!
– Ну так как? Может, пленочку твоей Тамаре послать? У меня и адресочек есть. Пусть девочка послушает...
– Замечательная мысль!
– откликнулся Роман.
– Ее бабка таких, как Надя, величает навалихами: сами, мол, на парней наваливаются, а потом еще и права качают. Тамара, думаю, будет в восторге!
Он чувствовал, как по позвоночнику скользнул цепкими лапками холодок и остро, зло въелся в кожу под лопатками. Наверное, Ведро что-то напугало в выражении лица Романа, потому что он засуетился, схватил стакан с водой:
– Что ты, что ты? Это шутка, придурочный! Что с тобой?
– Будь здоров, - сказал Роман и, взявшись за дверную ручку, почувствовал, что ноги не слушаются его. Однажды у него это уже было. На школьных соревнованиях. Он был отличным бегуном. И Юрка Королёв, который во что бы то ни стало хотел победить на стометровке, перед самым стартом стукнул его ниже колена. Нога онемела, сделалась будто ватной. Он мог бы и не выходить на старт, пожаловаться физруку, тем более, что другие ребята видели Юркину подлость. Но Роман был упрям и наивно-благороден. На старте он действительно задержался и первые десять метров бежал, как ему показалось, будто в замедленной съемке - неловко, медлительно, а потом
И на этот раз после трех-четырех шагов, которые дались ему с трудом, Роман почувствовал, как его наполняет прежняя легкость и уверенность. Ведро что-то бормотал за спиной, извинялся и винил во всем Надьку, но Роман даже не обернулся...
***
Летнюю практику он проходил в Дальнереченске. Всего их было четверо: трое парней и Надя.
После истории с магнитофоном она для Романа как бы перестала существовать. Конечно, он видел: вот она идет по коридору - невинный взгляд, кроткое личико ангелочка, золотистые кудряшки. Но он смотрел сквозь нее, это очень просто: надо представить, что перед тобой пустое место. Несколько раз она пыталась с ним объясниться, и даже однажды, отчаявшись, взяла его за локоть, но он выдернул его и с недоумением стряхнул с рукава несуществующую соринку.
В Дальнереченске не замечать Надю стало труднее. Все четверо работали, что называется, в одной упряжке, и от ее расчетов кое- что зависело в тех чертежах, которые делал Роман. А расчеты были неточны и небрежны. Зато сама Надя преобразилась: летние, свободные наряды открывали прелесть ее фигуры, а косметика, самый минимум, чуть-чуть,- странно преображала наивность ангелочка в чувственность, и цену себе она знала: ходила так, будто несла хрустальную вазу, наполненную шампанским, и расплескать его не имела права.
Ирина Николаевна, заведующая отделом, где стажировались студенты, заметила, что Роман с Надей немногословен и сторонится ее. А Надя, как на грех, а может, специально лепила такие ошибки, что ему, бедолаге, приходилось не только свою, но и ее работу делать. Иногда он взрывался:
– Вы на каком курсе учитесь? Это же и шестиклассник правильно сосчитает!
– Извини, у меня голова болела...
– На пляже, что ли, перегрелись?
– Извини, я не загораю. Предпочитаю ночные купанья в озерах...
Он говорил ей "вы", она - "ты"; оба старались держать дистанцию. Ирина Николаевна однажды не выдержала:
– Рома, а тебе не кажется, что Надежда старается привлечь твое внимание к себе?
– А вам, извините, какое дело?
– Да мне-то никакого. Только ведь и ты, кажется, к ней неравнодушен. Она красивая, симпатичная, будто из французских фильмов. Я зову ее Надюстиной... Тут и Надя вошла, живо блеснула глазами:
– Вы обо мне, кажется, говорили? Что-то я опять не так сделала?
– Зовите ее как хотите, - сказал Роман, не обращая на Надю никакого внимания.
– Для меня она существует лишь в силу, так сказать, производственной необходимости.
– Ну ты и зануда! Да она такая девчонка... Да ты посмотри: картинка!
– Вот и смотрите, если нравится. А я лучше в музей схожу. Там картинки что надо!
– Нет, Надюстина, ты погляди на этого бесчувственного чурбана, - игриво возмутилась Ирина Николаевна.
– Видать, он парень деловой: ушел он в дело с головой. Ничего и никого не видит!