Что движет солнце и светила
Шрифт:
Простая, незамысловатая девчонка, наивная и открытая добру, в большом городе она обожглась и раз, и два, горевала-страдала и чуть ли не билась головой об асфальт, пока однажды её сокурсница Маргарита, размахивая дымящейся сигаретой, как кадилом, не наставила на путь истинный:
– Дура ты, дура! Умей из всего извлекать пользу! Пойми: мы - женщины, и в этом наша сила. Вовремя кому-то улыбнуться, притвориться, показать свою слабость, готовность к нежностям - это наше оружие. И что ты ходишь, как кулёма, в этих сарафанчиках и юбчонках? Создай свой образ - смелый, современный, без комплексов! Для начала имя смени. Зина - это, знаешь ли, слишком
Превратившись в Изабеллу, Зина только и делала, что старательно создавала образ эмансипированной интеллектуалки, далекой от мелочей быта и всего суетного, нетворческого, бездуховного. И вдруг:
– Зина, не узнаёшь? Во блин!
О Боже! Да не Петька ли это? Многое она могла забыть, но только не этот голос с чуть заметной хрипотцой, которая когда-то ей так нравилась.
– Узнала, - обрадовался Петя, и взял её руку, и ловко, как заправский ловелас, коснулся губами пальчиков, и опережая её вопросы, объяснил: Я, как у бессмертного Грибоедова, с корабля на бал Только что из Москвы прилетел. У меня там фирма, покупаем-продаём предметы искусства...
– Фирма?
– удивилась Изабелла.
– Я слышала, что из столицы должен приехать некий господин Потоцкий. Говорят, он меценат и богат как Крез...
– Это я, -скромно шепнул Петька.
– А насчёт Креза - выдумка. Фамилию сменил. У меня жена из рода Потоцких. Заяц - это больше на прозвище похоже, да и несолидно звучит...
– Зайка-зазнайка, - улыбнулась Изабелла, - ты меня Зинкой-то не кличь, ладно? Я уже давно Изабелла...
Петька, он же господин Потоцкий, что-то хотел сказать в ответ, но не успел: за его локоток цепко ухватилась директриса выставочного зала, и тут же возник Вадик, будто телепортировался из противоположного угла - эта парочка яростно затарахтела, расхваливая картины, эскизы и акварели, равных которым, можно подумать, не было, нет и не будет. Вадик явно рассчитывал, что гость купит по крайней мере половину работ, никак не меньше.
– Хорошо, - сказал господин Потоцкий.
– Завтра я улетаю, и мне хотелось бы увезти с собой "Закат над Амуром". Назначайте свою цену, составляйте нужные бумаги. Можете включить в счёт и стоимость рамы, но, ради Бога, избавьте от неё холст. Затейливая резьба и яркая позолота совсем не подходит к этому пейзажу...
И, не дожидаясь ответной реакции, господин Потоцкий повлёк Изабеллу за собой, да так стремительно, что только за дверью она сообразила: её репутация может оказаться безнадёжно испорченной, и труднёхонько будет сбить махровую паутину сплетен, ой-ей-ёй!
– Плевать!
– сказал он.
– Они все лопнут от зависти, когда узнают: я хочу немедленно, сию секунду насладиться твоими...
– Не надо пошлить, - сурово осадила его Изабелла.
– ...твоими статуэтками с ульчским орнаментом, - закончил он.
– Господи, - изумилась она.
– Откуда ты о них знаешь?
– А я просто обязан знать обо всём, что есть хорошего в мире творчества. Иначе мой бизнес лопнет. Ну что, покажешь?
Изабелла представила тот кавардак, который стоял в квартире: неприбранная, неделю не мытая гостиная; пыльная мастерская, под ногами похрустывают осколочки пережжённой глины, везде обрывки бумаги, пустые тюбики из-под красок, поломанные кисти, а вместо абажура - плетёная корзина из-под вьетнамских ананасов. Чёрт возьми, уже полмесяца, если не больше, собирается её расписать и украсить сухими листьями, цветами и серпантином черёмуховой
Но Пётр явно читал мысли - рассмеялся: дескать, не знаю разве нравов художников, не смущайся!
– и повлёк её к автомобилю, где сидели два молчаливых мордоворота.
– Не обращай на них внимания, - сказал Пётр.
– Они глухи, немы и слепы. Без них никак не обойдёшься, Зина! Рэкет кругом, честному человеку нельзя сделать и шага - хорошо, если карманы только вывернут, а то ведь, знаешь, и кишки могут выпустить...
Крутые парни сидели не шевелясь, как манекены. Только глаза были в постоянном движении.
Машина остановилась у коммерческого киоска. Один из молодцев выскочил, быстро напихал в пакет вина, шоколада, ядреных апельсинов и даже прихватил ананас с задорным зеленым хохолком. Продавщица изумилась:
– У нас торговля не на "зелененькие", а на рубли! Ой, зачем так много? Спасибо! Приезжайте ещё...
И пока обалдевшая Изабелла соображала, что к чему и не стоит ли всерьёз заняться Петькой (" Ну и что, что в Москве живёт, из Парижей не вылазит! Разве не клялся в любви до гроба?"), - он просто и без всякого стеснения сказал:
– Не думай, что я хочу тебя трахнуть. По-быстрому не люблю, а для небыстрого секса времени нет. У меня сегодня ещё две встречи, потом - ужин с нужными людьми в узком кругу. Я бы тебя взял, но меня не поймут. Туда со своими тёлками не ходят...
– А я и не напрашиваюсь, - оскорбилась гордая Изабелла.
– И никакая я не телка!
– Потому и хочу по-человечески посидеть хоть полчаса, - сказал Пётр. Я так хотел тебя увидеть!
– Неужели? Двадцать три года прошло. Мог бы хоть открыточку послать...
– Куда?
– ласково улыбнулся он.
– На деревню, твоей маме? Да и не любитель я писанины, ты же знаешь! Да и то сказать, в слове "корова" могу сделать, как минимум, две ошибки...
От этого трёпа, запаха дорогого одеколона с лёгкой горчинкой, быстрой езды и Бог знает ещё от чего у Изабеллы закружилась голова. И пока они поднимались в дребезжащем, вонючем лифте, сжатые мордоворотами-молчунами, и подходили к её двери, обитой коричневым дерматином, и она долго, невыносимо долго ковырялась в разболтанных замках, и потом, в полутёмной прихожей, заваленной обувью, пачками старых газет, смятыми свитерами и куртками, под тусклой жёлтой лампочкой, она всё ждала, что он хотя бы легонько, совсем чуть-чуть приобнимет её или как бы нечаянно коснется ладонью. Но Пётр был как за стеклянной стеной: вот он, рядом, но не достать!
Поозиравшись вокруг, Пётр хмыкнул:
– Фигурок не вижу. Зато понял, что ты занимаешься семеноводством. Не иначе, фирму "Семена" открыла?
И правда, везде, где только можно, стояли тарелочки с какими-то зёрнышками, сливовыми и персиковыми косточками, орехами, соплодиями ольхи и шишечками сосны, а из полиэтиленовых пакетов торчали сухие ветки, корни, колоски. Изабелла увлеклась природными материалами, составляла композиции и панно, которые вроде бы получались к неё неплохо, и она была в этом уверена, пока в одной школе не увидела настенные тарелки, сделанные из среза амурского бархата. Украшенные букетами из тополиного пуха и орнаментом из арбузных семян, они поразили её простотой и гармоничностью. А сделала это чудо тринадцатилетняя девочка. Изабелла как-то сразу и охладела к столь "детскому" искусству.