Что движет солнце и светила

Семченко Николай

Теперь Человек живёт хорошо. Вовремя встаёт, вовремя ложится, ест по расписанию. Спокойно его сердце и на душе полный порядок. А старушка Привычка ласково улыбается и приговаривает: "Со мной-то лучше, правда?" И, знаете ли, ему неплохо. И ни о чём он не жалеет.

ЯБЛОНЯ И СОЙКА

Ветви дикой яблони, наконец, оперились, и дерево стало похоже на молодую птицу, стоящую в раздумье у края дороги.

Яблоня, взметнув ветви вверх, всматривалась в небо.

Когда мимо проносилась Сойка-Яркий Веер, яблоня в восхищении замирала: птица сияла всеми цветами радуги.

–

Представляешь, Яблоня, - сообщала Сойка.
– Весна наследила в лесу разными подснежниками в лютиками. Ужас! Они пахнут сырой землёй, ветром и талой водой. И не хотят смываться... Даже первый дождик не смог отмыть эти следы!

Яблоня молчала. Подснежники и лютики ей нравились, и сплетничать ей вовсе не хотелось. Обиженная Сойка внимательно смотрела на неё и замечала:

– А ты всё расцвести не можешь? Бутоны-тo вон какие тугие! Пора уже, голубушка!

Яблоня ждала другую птицу. Такую, с которой можно было бы говорить обо всём на свете.

И однажды ночью Яблоня увидела, как в небе стремительно пронеслось несколько странных птиц. Они были похожи на огненные искры.

Яблоня внимательно смотрела на падающие звёзды. Ей хотелось, чтобы они долетели до нее в рассказали о том, что видели там, вверху.

Однажды она заговорила с Сойкой о летающих звездах - чудесных птицах неба.

– Чепуха!
– сказала Сойка.
– Разве можно знать, что у тебя над головой?

Бутоны Яблони уже слезились. Они тянулись к солнцу и стремились разорвать свои оболочки, чтобы ощутить тепло, свет м увидеть землю.

Яблоня часто думала про падающие звезды и очень жалела, что у неё нет крыльев, чтобы подняться вверх и порхать среди них. Да и не смогла бы она это сделать: её корни крепко сидели в земле.

И однажды ночью одна Звезда упала в ветви Яблони. Она была прекрасной и яркой.

– Не слушай Сойку, - шепнула Звезда Яблоне.
– Смотри в небо, выше своей головы. Жизнь не кончается там, где кончается твоя листва...

И больше ничего не смогла сказать. Ведь летающие звёзды, попав на землю, быстро гаснут.

Утром Сойка, пролетая мимо, закричала:

– Наконец-то ты расцвела, Яблоня! Какие у тебя прекрасные цветы! И похожи на звёздочки...

Цветы Яблони, действительно, похожи на звёздочки. И вверху, ближе к небу, их всегда больше, чем внизу.

ЭМАНСИПЕ

Однако он не позвонил. А ведь клялся, что непременно заедет за ней. И, разумеется, перед этим звякнет по телефону. Она как ненормальная бросала всё и опрометью мчалась на каждый звонок.

– Изабелла, привет! Ты не забыла, что завтра презентация?

– Какая презентация?

– Ну, даёшь! Мой вернисаж открывается...

– А-а, это. Не забыла. Клади трубку. Я жду срочного звонка. Привет!

Марианна фыркнула, продолжая что-то мурлыкать про свой вернисаж, но Изабелла уже нажала на рычаг. Подумаешь, фря какая! Выставка у неё, видите ли. Весь город, наверное, обзвонила не по разу. Про этот вернисаж уже целую неделю трубит. И ведь ни разу, поганка, даже словом не обмолвилась,что это выставка трёх художников: кроме

неё, ещё Надя и Володя Хрусталькины выставляются. Уж куда там марианниным этюдам на историческую тему тягаться с Надькиными батиками! Вот уж умеет, чёрт её задери, из куска шёлка - вот такусенького, с носовой платочек - сотворить такое, что только ахаешь, а душа так и замирает от тихой, невыразимой радости.

И снова звонок:

– Изабелла? Доброе утро! Ты меня совсем покинула ил на время?

Это Вадик. Господи, какой глупыш! Впрочем, когда тебе всего двадцать семь лет, ещё веришь в то, что случиться никогда не может. Светлое будущее туманно, неопределенно и загадочно, да и не может быть его в стране, где даже прошлое непредсказуемо.

– Вадик, дорогой мой, не выдумывай глупостей! Я не могу сейчас с тобой говорить. Толик пришёл, кормлю его...

И легонько, осторожненько опустила трубку на рычаг. Ах, Вадик, телёночек глупенький! Наверняка поверил, что Толик и вправду забежал к мамочке на утренние блины. А он, между прочим, уже недели три даже не звонит. Что с ним и где он, Изабелла даже не представляет. И ведь как глупо всё получилось!

В тот день она с утра занималась росписью деревянной посуды. Нанайские узоры, которые казались ей незамысловатыми - подумаешь, простые завитушки, полоски, ничего сложного, - при копировании теряли свою лёгкость, первобытную свежесть и, чёрт побери, лишь отдалённо напоминали оригинал. Изабелла просто извелась с ними, искурила пачку "Челленджера", перепортила несколько заготовок, пока в голову не пришла простая и ясная мысль: орнамент хорошо смотрится лишь на фоне какого-нибудь контрастного материала - чёрный цвет в сочетании с красным играет на белом, а зеленый и жёлтый - на синем или голубом.

Когда она кончала раскрашивать широкую тарелку для лепешек, явился Толик. Голодный и злой, как всегда, - у них что-то не ладилось на заводе; впрочем, ей недосуг было расспросить его поподробнее, да и зачем? Все эти станки, винтики-шурупчики никогда Изабеллу не интересовали. Ах, однако был такой период, который она именовала железным импрессионизмом: выкладывала из гвоздиков и болтиков картинки, обрызгивала их цветным лаком из пульверизатора и помещала под стекло в простые белые рамы.

Все просто балдели, пока один придурок из местной газеты не увидел в старом, доперестроечном "Огоньке" фоторепродукции подобных произведений, которыми забавлялись конструктивисты Запада. И где только откопал этот номер, жулик? Изабелле, конечно, пришлось изобразить на лице удивленно-наивную улыбку и пожать плечами:

Ах, и вправду нет на свете ничего нового! Всё уже придумано и изобретено...

Толик, поджав губы, оглядел блюдо с росписью в нанайском стиле и глубокомысленно изрёк:

– Постигаешь культурные ценности аборигенов, маман? Может, и краски у тебя изготовлены по старинным рецептам?

– Да нет, самые обычные, - машинально ответила Изабелла и чуть не уронила куриное яйцо на пол: сын любил глазунью, обжаренную с обеих сторон на топленом масле, - получалось что-то вроде оладушка.