Что это значит: быть собой?

Мэнсон Дженни C.

Или я являюсь:

 сильным, преодолевшим трудности человеком, добившимся на работе довольно высоких результатов, учитывая свою отчужденность (которая, в общем-то, имеет положительное значение: я не отождествляю себя с тем, что я делаю, и не хочу отождествлять); сохранившим хорошие отношения со своей бывшей женой, с которой довелось прожить пятнадцать вполне счастливых лет, прежде чем оба слишком погрузились в себя; оставшимся достаточно хорошим отцом; имеющим сексуальную, всегда готовую помочь подружку; живущим в уютном доме, где весь накопившийся хлам является собственным; наслаждающимся своим обществом и нуждающимся в компании других людей только по мере необходимости.

Какой вариант верен?

Я чувствую, как напрягается мой разум, когда он разрывается между двумя полностью противоположными характеристиками. Какой вариант мне выбрать, или я представляю собой нечто

среднее между ними? Я не принадлежу к числу тех краснолицых мужчин, медленно пьющих из жестяных банок очень крепкое пиво, мимо которых я хожу на работу, хотя вполне можно представить, что я мог бы стать одним из них. Как эти варианты могут быть противоположными, если они по существу являются описанием одной и той же жизни, только рассмотренной с разных точек зрения? В большинстве случаев я выбираю неблаговидный вариант. И это справедливо, иначе как бы я мог предлагать этот мрачный портрет, если бы он не соответствовал действительности? Я вряд ли мог выдумать все это, не так ли? Намного легче, если ты веришь в это. Мне не по душе положительный вариант, хотя я могу удовлетворить все свои потребности. Так или иначе, как вы заметили, я человек, способный выжить, но кто не способен выжить в условиях своей жизни? Думаю, не вы и не я.

Я не знаю, какой из вариантов правильный, – или, возможно, оба они одинаково обоснованы. Я допускаю, что более яркий портрет является сплошным самооправданием, и я в какой-то момент не оказался введенным в заблуждение. Может, я просто слишком суров к самому себе? Я пишу об этом, так как данная дилемма возникает у меня в голове каждый день и как музыка сопровождает меня, когда я иду по улице. Странно, когда я чувствую, что должен бы громко выть или скрипеть зубами, паника остается незаметной, а мое лицо – невозмутимым. Я двигаюсь дальше своим путем, как еще один человек, идущий по делам.

Примерно восемь лет назад я предпринял серьезную попытку саморазрушения, прежде чем снова вернуть себя к норме. Затем я пережил развод, обзавелся собственным жильем, совершил несколько зрелых поступков, например, провел телефон в новый дом и нанял машину для перевозки вещей. Я хорошо выполняю свои обязанности как отец и, кажется, все еще способен быть любимым и любящим. И если я не всем прихожусь по вкусу (с какой стати я должен это делать?), то я такой, какой есть, во всех вариантах: остроумный, ироничный, педантичный и еще около тысячи других внутренне противоречивых характеристик (я звучу как песня Шарля Азнавура). И, слава Богу, совершенно не усердный в отношении работы.

Без сомнения, я пришел в себя после разрушительного и самоубийственного кризиса среднего возраста, сохранив свой мир, разве что в несколько измененном виде. Я усвоил несколько важных уроков, хотя иногда забываю использовать их. Я знаю, что двумя важными условиями, необходимыми для получения удовлетворения от жизни, являются комфортное состояние в собственной шкуре и умение жить в настоящем моменте. Вот и все. Это звучит обыденно, без фанфар, но попробуйте применить оба условия в течение пяти минут без перерыва. Как обидно, что оба эти ощущения так мимолетны и едва ли могут возникнуть в те ответственные моменты, когда вы их ждете. В такие выдающиеся мгновения я, как правило, мысленно отхожу в сторону, чтобы понаблюдать. Существует только одна ситуация, которая позволяет мне уверенно рассчитывать на то, что я прочувствую оба эти ощущения, и она не является чем-то экстраординарным. Субботним утром я сижу за кухонным столом, широко распахнув заднюю дверь в солнечный сад, пью маленькими глотками кофе из большой кружки, дымлю дешевой итальянской сигарой и натравливаю свои умственные способности на призовой кроссворд. В полном одиночестве. Что ж, каждому из нас нужны свои ритуалы.

Что касается собственной шкуры, в которой я стараюсь чувствовать себя комфортно, то она сильно растянулась (растянулась? Скорее, стала неплотно прилегать) и умудряется быть одновременно прыщеватой и морщинистой – принадлежащей и подростку, и человеку средних лет. Замечательно! Так или иначе, как я могу чувствовать себя в ней комфортно, если я каждое утро иду на работу и представляю себя чужаком в городе, который только что распахнул двустворчатую дверь салуна в моем собственном воображаемом вестерне? Я не смотрю по сторонам, а осматриваю место действия. Я не хожу по офису, а целенаправленно вышагиваю, бдительно следя за происходящим. Ничего не происходит. Почему что-то должно происходить? Ничего не случилось. На рабочих собраниях я чувствую себя расслабленным и общительным, потому что я такой и есть, и на протяжении всего заседания я старательно работаю над тем, чтобы быть таким расслабленным и общительным человеком. Очень утомительно, когда ты не можешь быть нервным и скованным. Если подумать, это происходит не только на собраниях, но и всегда, когда я нахожусь в обществе людей, а иногда и наедине с самим собой. Я вовсе не прикидываюсь, однако попытка вести себя как человек, которым я и так уже являюсь, кажется мне постоянным и довольно безуспешным занятием. Возможно, поэтому я восхищаюсь актерами, которые подвергаются критике за то, что все время играют одни и те же роли и всегда остаются «самими собой»? Быть может, легче нацепить накладной нос и начать говорить с иностранным акцентом, чем быть «самим собой»? Конечно, это легче.

Другой проблемой, практически одной из вариаций первой темы, является осознание того, на какой ступеньке лестницы успеха я нахожусь, между мужчинами, которые завтракают банкой консервов, и теми, кого я отношу к высшей лиге – начиная с Уильяма Тернера и заканчивая Бобом Гелдофом [9] . Когда-то давно я видел плакат Чарли Брауна, на котором было написано нечто подобное: «Неиспользованный потенциал является тяжелой ношей». На плакате был изображен Снуппи, дремлющий на крыше своей конуры. Я уже немного староват для того, чтобы лежать на крыше своей конуры и размышлять о собственном потенциале. К настоящему времени он должен быть немного более очевидным, не так ли? Подготовка решает все, но к чему я готовлюсь, и не пора ли мне быть уже готовым? Не пытается ли грандиозный роман вырваться на свободу? Тогда напишите его. Даже плохой роман может послужить началом. Я все еще жду, что мне придет в голову что-нибудь такое, о чем я мог бы рассказать. Я привык фантазировать о том, какая аннотация могла бы появиться на суперобложке моей первой (тепло принятой) книги. Возможно, она будет начинаться так: «Сейчас в это трудно поверить, но Саймон когда-то был государственным служащим…», так же, как вы могли бы отметить, что Анри Руссо [10] в свое время был таможенником. Я уже даже представляю надпись на своем надгробном камне: Саймон Х. 1957–2076. Очередной государственный служащий. На нем сидит ворон и издает резкие каркающие звуки. Лучше быть кремированным.

9

Уильям Тернер (1775–1851) – британский живописец, мастер романтического пейзажа, предтеча французских импрессионистов; Боб Гелдоф (род. 1951) – ирландский музыкант, актер и общественный деятель.

10

Анри Руссо (1844–1919) – французский живописец-самоучка, один из самых известных представителей наивного искусства, или примитивизма.

Нравлюсь ли я себе? Понимаю ли я вопрос? Достаточно ли сказать, что я не хотел бы рисковать и быть кем-то другим? Я всегда ощущаю некий оттенок злорадства, когда узнаю, что кто-то, добившийся успеха изумительными, на мой взгляд, способами, оказывается измученным душой или несет какие-то крупные потери. Я удаляю этого человека из длинного, длинного списка людей, у которых дела идут лучше, чем у меня. Я не так уж сильно завидую им. Я не желаю им зла, я просто начинаю немного лучше относиться к себе: теперь я не в самом конце списка, как был. По крайней мере, я знаю, на что я способен, даже если это не так много, как хотелось бы.

Я славный парень. Я снижаю скорость, чтобы пропустить автомобили и дать им возможность перестроиться; я показываю детям веселые рожицы в метро (но только когда представляется удобный случай); я беседую с людьми в магазинах; я испытываю чувство вины за то, что не купил журнал «The Big Issue», и даже один или два раза возвращался, чтобы сделать покупку у продавца, с которым старался не встретиться взглядом. Я часто могу целоваться в присутствии кого-то еще. Мне действительно хочется быть скорее приятным и милым, чем неприятным и злобным. Я сделал бы все, что от меня зависит, чтобы помочь кому-то, но люди нечасто просят меня об этом. Неужели они не видят, как я виляю хвостом?

Я могу быть общительным, но чувствую, что интересен окружающим весьма недолго. Если я встречаюсь с другом, то мне нравится иметь возможность сходить с ним в кино, чтобы мы могли мило побеседовать, обсудить важные события в нашей жизни, а потом я бы посмотрел на часы и сказал, что мы можем опоздать на рекламу перед фильмом. Необходимо много времени, чтобы признать, что кого-то интересую я сам, а не то, как хорошо я могу развлечь собеседника или как долго способен зачарованно его слушать. Я довольно давно не практиковался, поэтому мысль о том, чтобы провести ужин с кем-то, кроме своей девушки, и весь вечер о чем-то говорить, нагоняет на меня страх. Будем ли мы сидеть и молча есть, пока не подадут основное блюдо, обсуждая только пищу и других посетителей ресторана? Я допускаю, что люди могут проявлять интерес ко мне только в том случае, если это мои родители или моя девушка (и большинство предыдущих подруг). Как бы это сказать? Я готов к тому, что могу понравиться кому-то, но мне это непонятно. Я бы не поверил в это до тех пор, пока этот человек не оказался бы со мной в постели с десяток раз или не провел со мной с десяток лет. Это не означает, что я могу принять это или отказаться от этого, но решение от меня не зависит.