Что это значит: быть собой?
Шрифт:
Несмотря на то, что мне безумно хотелось иметь волосы на ногах, как у некоторых других мальчиков, я был вполне доволен своей внешностью. Это продолжалось до тех пор, пока во время одного из обеденных перерывов я случайно не услышал разговор двух старших учеников о моей подруге:
«Сьюзен? Ну, ты знаешь Сьюзен – она встречается со Стивеном, с тем парнем, у которого большой нос».
С этого момента я постоянно смотрел на свой нос – на его отражение в окнах автомобилей, витринах магазинов, а дома – сразу в двух зеркалах. При этом я становился все более застенчивым и погруженным в себя.
Я всегда был здравомыслящим учеником, но, когда перешел в шестой класс, у меня началось то, что мама позднее назовет «периодом неопределенности». Эта неопределенность явилась проявлением страха перед продвижением вперед,
Процесс написания этого эссе проходил болезненно. Размышления о прошлом возрождают мучительные воспоминания. Зачастую, когда мои мысли становятся невыносимыми или вызывают у меня дискомфорт, я успокаиваю себя с помощью непроизвольного появления перед моим мысленным взором гитарных аккордов. Аккорды неизменно минорные, и их появление оказывает на возникшую боль смягчающее и заглушающее действие, отвлекая меня от источника тоски и страдания. Иногда меня успокаивают неожиданно возникающие картинки из детства: заросший колокольчиками лес, где я любил бродить, едва заметная тропинка, по которой я неторопливо шел, срезая углы. Время от времени у меня в памяти всплывают слова на обратной стороне открытки, которая годами висела на нашей кухне.
Вот мое семнадцатилетнее «я» лежит в ванной и читает газету. Я понимаю, что не могу сосредоточиться. Меня переполняет страх от мыслей, касающихся волнения и беспокойства по поводу секса, будущего и поступления в университет. В то время как все мои сверстники в связи с переходом на новый этап жизни кажутся оживленными и возбужденными, я не могу себя заставить даже поговорить об этом. В ванне я слушаю плеер и ношу его с собой повсюду, куда бы ни шел. Мой папа, с которым у меня в настоящее время возник неожиданный конфликт, спрашивает, зачем я это делаю. Возможно, он догадывается, что я пытаюсь заглушить неприятные мысли, к которым я все больше и больше привыкаю. Несмотря на все свои скрытые тревоги, я все больше осознаю свое умение смешить людей.
В восемнадцать лет мне вскружила голову девочка по имени Никки, которая не испытывала ко мне никаких чувств. Я очень старался заслужить ее любовь – так старательно я не добивался, пожалуй, больше ничего. В конце концов на школьной дискотеке мы объединились в пару, но к тому времени я уже не знал, хочу ли я этого. Между школой и университетом я «планировал» сделать паузу в один год. Мне требовалось это, потому что я был не готов взрослеть и сталкиваться лицом к лицу с внешним миром. Когда люди спрашивали меня, чем я буду заниматься в этот год, я отвечал им, что собираюсь принять очень длительную ванну. Когда они переставали смеяться, я менял тему разговора.
Мои родители надеялись, что я поступлю в университет. Сами они учились, остальные собираются, так что, возможно, поступлю и я. Летом, когда мне надо было сдавать экзамены, я подхватил моноцитарную ангину, завалил экзамен и с трудом попал в университет на следующий год – только благодаря великодушному письму из школы.
Никки отправилась учиться в университет и в какие-то выходные приехала повидаться со мной. Я сообщил ей, что меня привлекают другие девушки, и когда я произнес эти слова, мне показалось, что меня как будто обволокла черная пелена. Я находился в состоянии паники. Я навестил ее в Шеффилде две недели спустя, где мы и расстались. Я начал пить в одиночестве и писать стихи. Все еще живя дома, я ощущал, как преклонный возраст моего отца просачивается в меня. Мне следовало уехать, но у меня не было внутренних сил. Я улетел в Израиль и навестил там дальних родственников. Я написал стихотворение под названием «Урод». За границей я чувствовал себя как-то странно, но не мог понять почему. Идея этой поездки принадлежала не мне. Когда я вернулся, я рассказал всем, что прекрасно провел время, хотя это и не было правдой. Я врал всем, включая себя самого. С приближением дня моего отъезда в университет я становился все более напуганным, скованным и суровым. Я замкнулся и был не способен должным образом общаться с кем бы то ни было, хотя и делал вид, что все в порядке. Накануне отъезда я десять часов играл на гитаре. В тот вечер я встретился со своими друзьями в пабе. Они пришли к моему дому, и у меня началась паника. Я попросил их уйти и закрыл дверь. Я понял, что никогда уже не буду прежним.
Если этот сборник представляет собой исследование сознания, то опыт переживания нервного срыва как нельзя лучше подходит для него, поскольку нервный срыв является болезнью сознания, медленной смертью, идущей изнутри. В своей книге «Губительная печаль» профессор Льюис Уолперт описывает собственную депрессию. Он начинает так: «Это был самый ужасный период моей жизни. Намного хуже, чем бессильное наблюдение за тем, как умирает от рака моя жена». У некоторых это может вызвать недоумение или даже беспокойство. Однако мне это кажется вполне понятной и даже обоснованной реакцией на ощущения, которые являются настолько ужасными, запредельными и непередаваемо странными, что по большому счету не поддаются точному описанию, и их истинную сущность невозможно передать тем, кто не испытывал ничего подобного. Во время нервного срыва я постоянно представлял, как теряю палец, кисть руки и даже всю руку только ради того, чтобы снова стать «нормальным» – на год, на месяц или хотя бы на неделю. Через какое-то время я забыл, что означает быть «нормальным». Возможно, я вообще никогда таковым не был.
День накануне отъезда в университет после я множество раз воспроизводил в своей памяти. Если бы я только мог тогда поговорить с мамой о том, что я чувствую. Если бы я только нашел в себе силы сказать: «Нет, я не поеду». Когда я проснулся следующим утром, какое-то мгновение я чувствовал себя нормально, но только для того, чтобы «это» захлестнуло меня снова. Внешне я казался самим собой, может, чуть более нервным, но внутри я был совершенно не похожим на человека, которым я являлся всего час назад. Интуитивно я понимал, что со мной произошли какие-то кардинальные перемены, однако я не мог понять, какие именно. Я знал только, что не могу объяснить это ни родителям, ни кому-то еще. Мне было очень стыдно за свои чувства.
Приехав в университет, я попрощался с родителями, распаковал вещи, сложил стопкой диски и включил музыку. Со стороны все эти действия казались абсолютно нормальными, но я проделал их абсолютно механически. Что-то чужеродное находилось у меня внутри, какое-то невидимое пагубное существо. Ели бы я только мог добраться до него, изолировать и вытащить наружу, я бы почувствовал себя хорошо. У меня все в порядке, за исключением этого существа. Мне надо только узнать, что со мной происходит. Просто дать этому название. Я должен знать!
Я пробрался в магазин медицинской литературы и украдкой читал про панику:
«Для того чтобы избавиться от панической атаки, требуется два или три месяца».
«Два или три месяца? Невозможно представить, что я вылечусь за это время. У меня так не получится. Так я себя сейчас чувствую. Что бы ни писали в книге, мне просто не верится, что я когда-нибудь от этого избавлюсь».
То, что означало для меня быть собой в то время, вызывало тревогу: я был обеспокоенным, совершенно растерянным, опечаленным, находился в состоянии паники и шока. Чтобы избежать неприятностей, я скрывал все это, на автопилоте продолжая шутить. Моя жизнь полыхала в огне, ситуация казалась безнадежной, неразрешимой и невыносимой. С тех пор как я пережил свою первую паническую атаку, мой разум продолжал мчаться по кругу в поисках ответа, бесконечно повторяя один и тот же маршрут. Однако в то же самое время я не мог думать ни о чем другом. И я непрерывно думал.
В связи с тем, что нервный срыв затягивался, первые несколько недель в университете были похожи на ад. По утрам я лежал в кровати, терзая себя тревожными мыслями настолько сильно, что через несколько минут меня начинало тошнить и приходилось бежать в ванную. У меня совершенно пропал аппетит, кушать я мог только в тех случаях, когда принимал алкоголь. Только с помощью алкоголя я мог освободиться от самого себя, затуманить сознание и ослабить беспокойство. Выпивка была главным способом, который помогал мне пробиться сквозь слои страха и вспомнить, каким человеком я был раньше. Каждая клеточка моего тела пронзительно кричала. Нервные окончания кожи в районе живота стали особенно чувствительными – настолько чувствительными, что мой живот стал слишком уязвимым и чутким, чтобы терпеть прикосновения к нему одежды. В общежитии значительную часть времени я держал руку между футболкой и пылающей кожей. Я курил наркотики, потому что другие так поступали. Из-за этого возникло несколько панических атак, некоторые длились часами. Я сходил к врачу и начал принимать антидепрессанты. Все это время я безвылазно находился в университете, в том месте, которое вызывало во мне все эти чувства, хотя теперь меня мало интересовал внешний мир. Водоворот находится внутри, а не снаружи.