Что глаза мои видели (Том 1, В детстве)
Шрифт:
Познакомившись ближе с Федором, который не тяготился моей болтовней, я стал расспрашивать его о прежней службе, о том, где он побывал и каково было его начальство.
Вначале он видимо отмалчивался, ограничиваясь короткими фразами, вроде: "ничего, служили", или "всего видали".
Но однажды, когда я заговорил об адмирале и о том, что он был, как говорят, зверем на службе, Федор обмолвился: "шкур много со спин спустил, что и говорить", и тут же прибавил - "ничего, вторые наросли"!
Но я не
Федор помялся, а затем, побагровев, признался, что тоже ,,получил линьков не мало", и тут же прибавил: "да, ведь, он бешенный, что с него спрашивать..." Еще он обмолвился, что особенно жестоко его наказал адмирал однажды, когда они стояли с судном в Феодосии за то, что он пошел без спроса готовить к купцу на свадьбу и к утру был не в порядке. С тех пор, прибавил Федор, ,,в погоду всю спину ломит".
Меня всего трясло при этом рассказе и я, волнуясь, спросил его: ,,как же вы остались у него служить"?
– А чего не служить. Теперь я вольный, теперь не смеет... Да и он обошелся, тоже привык.... Жалованье аккуратно платит, - объяснил мне Федор.
Что Александр Дмитриевич был действительно ,,бешенный", этому были и явные доказательства.
Раз, когда мы с сестрой уже подросли и обедали в "большом доме", при нас разыгралась такая сцена.
К обеду, по какому-то торжественному случаю, был приглашен Александр Дмитриевич и кое-кто из родственников. О чем шла за обедом у "больших" речь, разумеется не помню, но было шумно, о чем-то спорили, все, как мне казалось, нападали на Александра Дмитриевича, а он с ними не соглашался.
Вдруг он, весь побагровев, вскочил из-за стола, с шумом отодвинул стул, кинулся к выходной двери и сильно хлопнул ею за собой.
Все остолбенели, а бабушка ему вслед пустила: "головой"!
После обеда мама, очень взволнованная, заходила к нему и говорила потом, что застала его лежащим в постели с холодным компрессом на голове.
На другой день он ходил к бабушке "просить прощения" и, говорили, становился перед нею даже на колени.
От приливов к голове он избавлялся только "фонтанелями", которые ему цирюльник Иван Федорович - армянин открывал то на одной руке, то на другой. Лекарской операцией перевязки "фонтанелей" заведывал неизменный Федя.
Александр Дмитриевич терпеть не мог докторов и никогда к ним не обращался.
Когда бабушка стала прихварывать, она завела "домашнего врача", славившегося в то время в Николаеве морского врача, Антона Доминиковича Миштольда. Старик Мазюкевич, который ,,по- родственному" лечил раньше нас всех, к тому времени уже умер.
У Антона Доминиковича были две страсти: считая себя преимущественно оператором и не имея случая оперировать в морском госпитале, так как там был другой хирург, он очень любил хотя бы приватно "что-нибудь порезать",
Первая страсть привела его неожиданно к крупной неприятности.
У адмирала Александра Дмитриевича издавна на самой верхушке кончика носа была небольшая затверделая шишка, которую он, для красоты, чернил, как чернил и свои жидковатые волосы на голове и усы и бачки.
"Доминикич" (так, попросту, мы, дети, звали нашего доктора) долго приставал к адмиралу, чтобы он позволил ему "тронуть ланцетом" его "шишечку", чтобы "выпустить кашку" и освободить совершенно правильный нос от неуместного придатка.
Долго не сдавался Александр Дмитриевич, к которому Доминикич, в качеств "домашнего для всего дома врача", считал своим долгом по воскресеньям заходить перед "адмиральским часом" выпить рюмочку водки и закусить горячим растегаем. Неожиданно для всех, вдруг "адмирал сдался", желая отделаться от своей шишки.
В день, когда "операция" была произведена, Доминикич торжествовал. По его словам она удалась на славу, крови почти не было пролито, вышла, как он и предсказывал, только "белая кашка".
Несколько дней адмирал не выходил вовсе, имея какую-то нашлепку на носу.
Наконец пришел срок снять ее, для чего вновь предстал перед ним торжествующий оператор.
Когда повязка была снята, адмирал немедленно потребовал, чтобы ему подали зеркало.
Затем, по обстоятельному пересказу "Феди", события приняли такой оборот:
Адмирал, увидав свой нос, на котором вместо прежней шишки, образовалась довольно глубокая ямка, побагровел. Он обрушился на Доминикича с непечатною бранью и выгнал его вон со словами: "чтобы духа твоего у меня больше не было, польско-жидовская морда".
Опешивший оператор пулей вылетел от него, успев, однако, обнадежить адмирала, что ямка, со временем, "восполнится" и нос будет гладкий.
Предсказание это исполнилось только отчасти, ямка, хотя и неглубокая, навсегда сменила прежнюю шишку.
Александр Дмитриевич никогда не простил этого "Доминикичу" и постоянно жаловался: "поганый докторишка, далась ему моя шишка, теперь обезобразил мне нос".
С Александром Дмитриевичем бывали и странные припадки молниеносного характера; из них один случился с ним в моем присутствии.
Он очень ,,уважал" нашу маму, оказывал ей всегда внимание и почтение и любил иногда заходить "побеседовать".
Однажды он был у нас и, дымя своей толстой папиросой в мундштуке, мирно беседовал, расхаживая, по своей привычке, по комнате из угла в угол. Вдруг, внезапно, речь его оборвалась на полуслове, он продолжал ходить, но мундштук выпал у него из пальцев в одну сторону, а папироса в другую, лицо его побагровело, он, видимо, был в полном забытьи.
Длилось это всего несколько секунд.