Что глаза мои видели (Том 2, Революция и Россия)
Шрифт:
Эта пикантная подробность, случайно всплывшая при судебном разбирательстве, дала повод неугомонному Пуришкевичу однажды прервать в Думе запальчивую речь Керенского неожиданным восклицанием: "да, замолчи же, шофер!"
Потешник Пуришкевич имел в то время успех Думского клоуна и все ему сходило с рук. Почуяв, однако, что надвигаются более серьезные и ответственные времена, он вовсе уклонился от участия в думских заседаниях, работая весьма успешно на фронте со своим образцовым питательным отрядом и вынырнул вновь на "политическом поприще" уже в качестве трагического
– Здравствуйте, что скажете?
– Встретил я графа, которого знал хорошо, так как был одно время его адвокатом.
– Я от Александра Федоровича... Он просил меня предупредить вас, что немного запоздает, его задержали в Думе... Вы мне позволите дождаться его у вас... Я должен потом ехать с ним...
Я провел графа в соседнюю комнату и он расположился там курить и терпеливо ждать.
Довольно скоро после этого, в передней послышалось движение. Швейцар суетливо распахнул двери моего рабочего кабинета, где заседали мы, и в него быстрыми шагами вошел Керенский. Он был в черной рабочей куртке, застегнутой наглухо, без всяких признаков белья. За ним следовал молодой присяжный поверенный Д. в военно-походной форме, как "призванный", работавший в какой-то военной канцелярии.
Керенский отрекомендовал нам его, как "офицера для поручений" при нем, министре.
Граф Орлов-Давыдов не выдержал и высунул, свою, густо обросшую волосами, любопытствующую физиономию из двери, чтобы насладиться зрелищем.
От имени Совета присяжных поверенных я приветствовал нового министра юстиции, высказав ему пожелание быть стойким блюстителем законности, в которой так нуждается Россия.
Он отвечал тепло и искренно, называя нас своими "учителями и дорогими товарищами", после чего облобызался с каждым из нас.
Мы усадили его в кресло. Одну секунду он был близок к обмороку. Я распорядился подать крепкого вина, и он, глотнув немного, оправился.
Я сидел рядом с ним и дотронулся до его похолодевшей руки. Он крепко пожал мою.
Какая-то глубокая, затаенная жалость в эту минуту мирила меня с ним.
– Уже закружилась голова, - подумал я, - что-то будет дальше!..
– Я устал - ужасно устал!
– как бы отвечая на мою тайную мысль, окончательно очнувшись, начал Керенский.
– Три ночи совершенно без сна... За то свершилось... Свершилось то, чего мы даже не смели ждать...
Партийные его товарищи, а их было нисколько в составе совета, тотчас же стали расспрашивать о подробностях сформирования Временного Правительства.
Керенский перечислил всех, при чем отметил, что самым радикальным является он, министр юстиции и генерал-прокурор, и что в деле правосудия не будет места никаким компромиссам, за это он ручается. Основательную "чистку" именно надо начать с нашей юстиции. Сенаторы и судьи несменяемы; он, конечно, высоко ценит этот принцип, но с большинством, не нарушая принципа можно будет справиться... хотя бы путем предложения повышенных пенсий...
– Александр Алексеевич, нам это устроит, не правда ли?
– обратился он с этими словами к члену совета Демьянову, бывшему тут же, и продолжал.
– Я назначаю
Никто не возразил, в том числе и сам Демьянов.
А. А. Демьянов, очень милый и мягкий, несмотря на свою ярую партийность, человек, был из адвокатов, делами не заваленных, и в качестве члена докладчика, по советским делам, отличался значительной ленцой, с вечными затягиваниями по изготовлению решений в окончательной форме.
Иных отличительных черт его мы не знали.
– Н. П.
– порывисто обратился ко мне Керенский, - хотите быть сенатором уголовного кассационного департамента? Я имею в виду назначить несколько сенаторов из числа присяжных поверенных...
– Нет, А. Ф., разрешите мне остаться тем, что я есть, адвокатом, поспешил я ответить.
– Я еще пригожусь в качестве защитника...
– Кому?
– с улыбкой спросил Керенский, - Николаю Романову?..
– О, его я охотно буду защищать, если вы затеете его судить. Керенский откинулся на спинку кресла, на секунду призадумался и, проведя указательным пальцем левой руки по шее, сделал им энергичный жест вверх. Я и все, поняли, что это намек на повышение.
– Две, три жертвы, пожалуй, необходимы!
– сказал Керенский, обводя нас своим, не то загадочным, не то подслеповатым взглядом, благодаря, тяжело нависшим на глаза, верхним векам.
– Только не это, - дотронулся я до его плеча, - этого мы вам не простим!.. Забудьте о Французской Революции, мы в двадцатом веке, стыдно, да, и бессмысленно идти по ее стопам...
Почти все присоединились к моему мнению, и стали убеждать его не вводить смертной казни в качестве атрибута нового режима.
– Да, да!
– согласился Керенский.
– Бескровная революция, это была моя всегдашняя мечта...
Выбор двух товарищей министра прошел довольно быстро. Было ясно, что только признак явной принадлежности к его политической партии улыбался новому министру, причем и из этого круга лиц он старательно обходил имена; сколько-нибудь яркие.
Обычная ошибка всех, так или иначе, добравшихся до власти: боязнь сколько-нибудь сильных людей подле себя - подумал я, после того, как предложенная мною кандидатура прис. повер. Тесленко из Москвы и М. В. Бернштама, из Петрограда, были им мягко отвергнуты.
В конце концов, в товарищи министра юстиции попали два хороших человека и не дурных юриста, но, с моей точки зрения, абсолютно не пригодные для предстоящей определенно-быстрой, не терпящей отлагательства, работы. Оба были, скорее, тяжкодумы, с невинною наклонностью к неторопливому, о хороших вещах, собеседованию.
Прокурором Петроградской Судебной Палаты кто-то предложил Переверзева. Я попробовал отстоять его, расхвалив его деятельность на фронте, и сказал: "оставьте его на фронте, пусть он носится там на коне и творит хорошо налаженное дело". Но Керенский уже ухватился за предложенную кандидатуру: "Пусть носится на коне здесь!.. Это для прокурора от революции будет даже эффектнее. По вашим же словам он энергичный".