Что глаза мои видели (Том 2, Революция и Россия)
Шрифт:
Крылатые слова, ставшие пророческими, так как, вплоть до сегодняшнего дня, "занятия убийствами" являются лозунгом, рассчитанным не на одно всероссийское, но и на всемирное признание.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ.
Убийство Распутина оправдывалось, главным образом, решимостью устранить опасность сепаратного мира. Но и после этого убийства, все осталось по старому. Власть не обновлялась, и те же опасения эксплуатировались по-прежнему. Особенно усиленно ими козыряли "пораженцы" и революционеры. А, между тем, измена союзникам,
Ее эксплуатировали на все лады, и, все безразлично всасывавшее в себя болото Российской обывательщины судачило об этом, как о факте, благо сенсация от убийства Распутина, и сопровождавших его сплетен, стала испаряться.
Подземные кроты, шнырявшие прямым трактом из Берлина через Данию и Швецию в Poccию, работали теперь, как никогда снабженные неприятельскими деньгами на "дело русской революции".
Но об этой интенсивной подпольной работе не только широкиe круги российских обывателей, но и те, кому знать об этом надлежало, полного представления не имели.
Петроград продолжал, пока что, усиленно веселиться и либерально судачить, носясь со стишками по адресу "стоящего у власти" Протопопова:
"Про то Попка знает,
Про, то Попка ведает"!
Глупые стишки обошли вскоре всю Poccию и шарада их тайного смысла услаждала сердца доморощенных патриотов. Гадали еще о том, будет ли предан суду Сухомлинов, бывший военный министр, и при том не иначе как в качестве "изменника", хотя все отлично сознавали, что этот слабовольный рамолик мог быть повинен в чем угодно, только не в измене. Не все ли равно, раз по настроению общества жертва была необходима!
Протопопов долго не решался освободить Сухомлинова от предварительного заключения в Петропавловской крепости, куда его демонстративно засадил Штюрмер, гораздо более Сухомлинова, близкий к измене.
Когда Сухомлинова выпустили из крепости, под домашний арест, стали толковать: "толпа ворвется в его квартиру и растерзает его". Но толпа и не думала о нем. Спекулирующее якобы возмущенным патриотическим чувством искали только предлога подчеркнуть лишний раз наличность измены у самого подножья трона, и пробовали пошатывать и самый трон, правда, выделяя еще самого Царя, но так обидно, что лучше бы не выделяли.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.
Так работал тыл.
Но с фронта я получал иные вести.
В самом конце января побывал в Петрограде командир полка, который радушно принимал нас на фронте. Он привез мне подарок. На лубке, рисованные красками, виды и сцены бивуачной жизни, с надписью внизу, что это в память моего посещения фронта. Рисовал какой-то чин его полка, и самый подарок был от полка.
Я пригласил полковника к себе обедать и позвал всех товарищей по Совету, не забыв
Вести с фронта полковник привез вполне отрадные: он держится стойко и, страшно загадывать, но сдается по всему, что еще два-три месяца и противник попятится, начнет сдавать. И сейчас это уже чувствуется и очень бодрит. Но всех беспокоит тыл, читают газеты, думские речи и ничего в толк хорошенько не могут взять, что тут происходит, чего хотят...
С лучшими пожеланиями проводил я полковника, в тот же день, поздно вечером на вокзал, советуя не думать о безалаберном тыле и держать стойко фронт.
В начале февраля я еще раз имел случай слышать откровенный отзыв относительно настроения нашего фронта из источника, казалось бы, еще боле компетентного.
Жена моя, большая поклонница Италии и всего итальянского, организовала в своем особняке, 7 февраля 1917 г. довольно людный раут в честь, недолго гостившей в Петрограде итальянской делегации.
В числе гостей был итальянский генерал Р., постоянно бывавший в Ставке и на фронте, и дипломат, граф А., только что посетивший Ставку и побывавший, с генералом, на фронте.
Их отзывы вполне совпадали с мнением нашего полковника.
На фронте их всюду, как союзников встречали восторженно, настроение вполне бодрое и уверенность в близкой победе.
По их мнению, летом 1917 г. война кончится. Германия вынуждена будет принять условия мира. В своем отзыве о личности царя они безусловно сходились: "c'est un honnete homme, nous avons pleine confience en lui"!
Генерал P. ближе знавший царя к этому прибавлял: "il est charmant, quand on le connait de pres, et tout a fait gentlemen. Aucune idee de trahison ne pourra jamais envahir son ame, on a beau parler des enfluences qui l'entourent, mais a la Stavka il est bien le maitre de soi meme".
Должен прибавить, что генерал Р. наш xopoший знакомый и отзыв его был абсолютно конфиденциален.
Я привожу все это к тому, чтобы высказать свое убеждение в том, что революция в ту минуту не только не явилась для России актом высшего патриотического напряжения, а, наоборот, доказала отсутствие в ней всякого патриотизма.
Патриотизм, очевидно, слишком мелкая штука, для российской широкой души!
Враги это, в свое время, поняли, учли и, как раз в критическую для себя минуту, использовали.
Сознательные и бессознательные элементы, способствовавшие в этот момент революционному напряжению страны, одинаково преступны перед судом истории.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ.
Когда революционный эксцесс извергается, как лава из кратера огнедышащей горы, предостерегающие явления естественно предшествуют. У нас еще накануне "великой революции", т. е. глубочайшего переворота для всей России, явных предзнаменований того, что должно было случиться, для непосвященного в подпольную работу еще не обнаруживалось.