Что-нибудь светлое… Компиляция
Шрифт:
«О чем я думаю?» — спросил себя старший инспектор, отгоняя досужие мысли. Поднявшись в кабинет, он обнаружил в почте сообщение от Хана — файл с результатами экспертизы, которые они успели обсудить утром. А в мобильном Беркович обнаружил пять непринятых звонков. «Нужно было посмотреть раньше, — подумал он, — совсем сегодня с головой плохо. Виски — зло. Виски — очень большое зло».
Но виски помогло ему познать Истину. Если бы он еще помнил, в чем эта Истина состоит…
Пять звонков. Один от Наташи («Перезвоню ей позже»), два от Хана («Наверно, хочет напомнить, что отчет отправлен, и спросить — получил ли я файл»), один от Кашениля («Видимо,
С него он и начал.
— Вы мне звонили? — спросил он не очень вежливо и подумал, что эту фразу или очень похожую слышал когда-то или читал. В голове гудело и не вспоминалось, а Вайншток понял, видимо, что старший инспектор то ли не в духе, то ли по каким-то причинам не хочет или не может разговаривать. Помолчав, он сказал:
— Прошу прощения, если я не вовремя, перезвоню позже.
Будто это он звонил, а не Беркович.
— Нет-нет, — в голове Берковича мгновенно прояснилось, он умел собраться в нужный момент, и сейчас голос Вайнштока выморозил все следы алкоголя. — У меня к вам пара вопросов, а вам, видимо, есть что сказать, раз вы мне звонили, верно?
— В общем, да, — сказал Вайншток неуверенно. Не нравился ему голос старшего инспектора. — Я вот что хотел… Про даты. Два числа остались неизвестны, верно? Записывайте.
— Что? — ощущения у Берковича были обострены, но с пониманием пока оставались проблемы.
— Записывайте, — раздраженно повторил Вайншток. — Даты появления моделей, я имею в виду.
Беркович придвинул к себе блокнот и взял ручку.
— Горка песка — второе ноября. Модель номер раз — четвертое февраля, модель номер три — одиннадцатое мая, модель номер четыре — четвертое июня. Дату появления пятой модели вы и без меня знаете. Это все.
— Почему вы так странно нумеруете? — спросил Беркович. — И откуда вам известны числа? Когда я спрашивал Лею…
— Вы спрашивали, а я спрашивал и думал.
— Кажется, — сказал Беркович, — нам необходимо встретиться.
Вайншток промолчал.
— Можете приехать завтра с утра в управление?
Вайншток вздохнул.
— Хорошо. Давайте в кафе. В девять утра… Нет, лучше в девять тридцать.
— Вообще-то завтра в университете семинар. В одиннадцать. Успею, пожалуй.
«Странный разговор, — подумал Беркович, отключив связь. — Зачем он звонил? Только для того, чтобы назвать даты? Определенно хотел сказать что-то еще, но передумал».
Беркович вырвал из блокнота чистый лист и, вспоминая школьный курс геометрии, нарисовал оси координат. На горизонтальной обозначил числа — от единицы до пятерки. На вертикальной черточками отметил начало месяцев: ноябрь, декабрь, январь, февраль, март… Теперь точки. Единица — второе ноября, горка песка. Напротив двойки — четвертое февраля, день явления куклы по имени Марина. Напротив тройки…
Интересно. Девяносто шесть дней между горкой песка и явлением Марины. И столько же — девяносто шесть! — между Мариной и Кимом. Потом двадцать четыре дня до явления уродца без имени. В четыре раза меньший срок. Следующий интервал — двенадцать дней до Фредди Крюгера и гибели Альтермана. Вдвое меньше. Очень интересно. Как это называется в математике? Числовая последовательность? Тогда…
Почему между горкой песка и Мариной, а потом между Мариной и Кимом, прошло одинаковое количество дней, а потом сразу — в четыре раза меньше? И после этого — еще вдвое?
Ну и что?
Беркович вспомнил чудесное состояние инсайта, посетившее его после третьей порции виски. Состояние он вспомнил, а Истину, которую он тогда познал, — нет. И не мог вспомнить, Беркович это понимал. И не нужно вспоминать. Даже пытаться не нужно. Она сама, если…
Ждать до завтра? Весь вечер мучиться вопросом — что означает эта кривая? Какое она имеет отношение к гибели Альтермана? Беркович подумал, что не сможет сидеть перед телевизором, играть с сыном в догонялки или беседовать с Наташей о том, почему Ирена ушла от Костика, когда у них все так хорошо складывалось.
Посоветоваться с Ханом?
В лаборатории телефон не отвечал, и Беркович позвонил на мобильный. Автоответчик сообщил, что главный эксперт-криминалист Рон Хан в данный момент недоступен, перезвоните, пожалуйста, позже. Рон отключал телефон, когда выезжал на объект — и в такие минуты он действительно был недоступен, нечего и пытаться.
Беркович нетерпеливо выбрал из памяти еще один знакомый номер.
Ответил, однако, женский голос, и Беркович не сразу сообразил, что это Мария.
— Добрый вечер, — сказал он, — рад вас слышать. Правда, я хотел поговорить с Григорием.
— Он в ванной, — сообщила Мария. — Сегодня так жарко… Ой, так хорошо, что вы позвонили! Я сама хотела…
— Что-то случилось? — насторожился Беркович.
— Закончилась шива, — сообщила Мария. — Рина в депрессии, Лею тоже нужно вытащить из квартиры хотя бы на время. Они как на кладбище, вы же понимаете, все напоминает Натана и тот день, завтра прилетает из России Раиса Наумовна, мать Рины, она не могла раньше, и я хотела бы купить им экскурсию, Раиса Наумовна впервые в Израиле, хорошо бы им съездить в Иерусалим или на Мертвое море, но я не знаю, можно ли Рине уезжать из Тель-Авива.
— Почему нет? — удивился Беркович.
— Не знаю. Пока никого не арестовали… Думаете, это для них безопасно?
Неужели Мария считает, что неизвестный убийца намерен уничтожить всю семью Альтерманов?
— Конечно, безопасно, — сказал он. — Пусть развеются. Только держите меня в курсе, хорошо?
Вместо Марии ответил мужской голос.
— Еще раз здравствуйте, старший инспектор, — сказал Вайншток. — Вы построили график, верно? И, надеюсь, поняли…
— Ничего я не понял, — буркнул Беркович. — Давайте встретимся сегодня. И не в кафе, там хороший кофе, но слишком шумно. Что, если я приеду к вам?
— Замечательно! — обрадовался Вайншток. — Маша приготовит поесть, и мы сможем поговорить.
— Ваша жена…
— Не помешает, — Вайншток понимал Берковича с полуслова.
— Буду через полчаса. — Беркович посмотрел на часы. Придется звонить Наташе и предупреждать, что задержится. Обычное дело.
Назвав водителю такси адрес, Беркович стал думать о том, что могут означать пять точек на графике. График не мог быть искомой Истиной хотя бы потому, что Истина (с заглавной буквы!) интуитивно понятна, но невыразима словами, числами и точками. Даже мысленно ее нельзя представить, она подобна не далекому маяку, посылающему узкий направленный луч и направляющему корабль в тихую гавань. Нет, Истина подобна яркому свету дневного неба, она так же ясна и так же безмерна.