Что такое буддизм? Как жить по принципам Будды
Шрифт:
Кроме простейших восприятий, интуиций, выводов и обрывков информации, те представления о вещах, которые действительно важны для меня – смысл, истина, счастье, добро, красота, – складываются из личной веры и частного мнения. Эти представления позволяют мне жить и работать в обыденном мире, но я не смог бы их отстоять перед кем-то, кто их не разделяет.
Кроме простейших восприятий, интуиций, выводов и обрывков информации, те представления о вещах, которые действительно важны для меня – смысл, истина, счастье, добро, красота, – складываются из личной веры и частного мнения. Эти представления позволяют мне жить и работать в обыденном мире, но я не смог бы их отстоять перед кем-то, кто их не разделяет.
Пока я писал предыдущий
Следуя примеру Уильяма Джемса, Джона Дьюи и Ричарда Рорти, я отказался от идеи, что «истинное» мнение должно соответствовать чему-то, что существует «где-то там» в/или вне реальности. Для этих философов-прагматиков вера считается истинной, если она полезна, если она помогает, если она приносит реальные плоды для людей и других созданий. Четыре Благородные Истины Сиддхаттхи Готамы «истинны» не потому, что они соответствуют какой-то реальности, но потому, что они могут повысить качество вашей жизни. В контексте мировоззрения и социополитической организации средневекового Тибета вера в духов была полезна до тех пор, пока она давала объяснение природным явлениям. Она «работала» также в том смысле, что она подразумевала определенные практики, которые иногда, как казалось, помогали решать вызванные духом проблемы. Для своего времени, возможно, это была одна из лучших теорий во всем мире. Однако в двадцать первом веке в Европе и Америке такие убеждения вряд ли могут найти своих сторонников и вряд ли будут столь же действенны. Потому что сегодня в секулярном мире их чрезвычайно трудно совместить с мировоззрением, сформированным другими теориями, которые проявили замечательную способность оказывать желаемое влияние на жизни людей.
Четыре Благородные Истины Сиддхаттхи Готамы «истинны» не потому, что они соответствуют какой-то реальности, но потому, что они могут повысить качество вашей жизни
Самый сильный аргумент против богов, духов и тантрических предсказаний можно увидеть в существовании электричества, хирургии головного мозга и Декларации прав человека. Независимо от того, насколько оправданны претензии на истинное объяснение реальности, высказанные Ньютоном или Вольтером, они стали частью мировоззрения, благодаря которому в нашей жизни появились многочисленные блага и свободы, которые лично я не готов променять на жизнь в средневековом буддийском обществе. Это не означает, что современные общества, построенные на либерально-демократических ценностях, совершенны. Отнюдь нет. Фундаментальное человеческое страдание, которое описал Будда в Запуске колеса Дхаммы, не отличается сегодня от того, что было две с половиной тысячи лет назад. Меня привлекает в буддизме не то, что здесь более убедительно, чем в других религиях, объясняется природа реальности, а то, что в буддизме предлагается конкретный метод решения проблемы экзистенциального страдания.
Меня привлекает в буддизме не то, что здесь более убедительно, чем в других религиях, объясняется природа реальности, а то, что в буддизме предлагается конкретный метод решения проблемы экзистенциального страдания
Я уехал из Дхарамсалы в Швейцарию осенью 1975 года. С собой я взял прах Фреда в консервной банке из-под сухого молока «Амул», который я передал вместе с тибетской тханкой (живописный свиток) его безутешному и недоумевающему отцу. Когда я пытался утешить этого скромного человека, объясняя ему некоторые из буддийских идей, которые разделял его сын, я чувствовал, какими странными и бессмысленными должны были быть для него мои слова. Для г-на Варли единственным утешением было только то, что Фред оставил ему внука. Когда Фред умер, его подруга, жившая отдельно, была на пятом месяце беременности. Ребенок родился 19 августа, незадолго до того, как я покинул Индию. Вновь увидеть Дхарамсалу мне доведется только через восемнадцать лет.
Я снова приехал в Маклеод Гандж 12 марта 1993 года, чтобы присутствовать на четырехдневной встрече западных буддийских учителей с Далай-ламой. Мне было тридцать девять лет, и я жил в Шарпхэме. Нас было двадцать два человека, мы представляли тибетские, дзэнские и тхеравадинские школы буддизма. Некоторые были монахами или носителями каких-то других религиозных титулов; другие, как Мартина и я, были мирянами. Всех нас связывало то, что мы посвящали все свое время преподаванию буддизма в Европе или Америке. Кто-то публиковал книги. Кто-то основывал или руководил буддийскими центрами и общинами. Тем не менее, принцип отбора участников был довольно странным. Многие из широко распространенных буддийских школ вообще не были представлены. Со своей стороны Далай-лама также пригласил несколько видных тибетских лам, но присутствовали только три довольно загадочные фигуры.
Многое изменилось с тех пор, как я в последний раз был в Маклеод Гандж. Идиллическая индийская горная деревушка превратилась в перенаселенный, грязный городок («Полный навоза Гандж», [Muck Load Ganj [9] ], по выражению одного индийского остряка). Широкая главная улица была сужена вдвое с обеих сторон магазинами, торгующими тибетскими безделушками, поэтому джипы, грузовики, такси марки Марути Судзуки, мотоциклы и пешеходы еле втискивались в две узкие полосы движения. Мы поселились в многоэтажном железобетонном отеле под названием «Курорты Сурьи», ненадежно взгромоздившемся на склоне горы, на краю деревни, которым управляли предприимчивые индийцы. С тех пор, как я последний раз был в Индии, здесь широко распространились полиэтиленовые пакеты и пластиковые бутылки, и теперь весь этот мусор лежал толстым слоем внизу склона.
Далай-ламе было пятьдесят восемь. С тех пор, как его наградили Нобелевской премией мира в 1989 году, он быстро превращался во всемирно известную духовную суперзвезду. Это означало, что он проводил всё меньше и меньше времени в Дхарамсале, путешествуя по всему миру, преподавая буддизм и непрерывно проводя кампанию в защиту прав и свобод своего народа в Тибете. Китайские власти оставались непреклонными. Широкая поддержка Далай-ламы в западных средствах массовой информации и отдельные сочувственные высказывания мировых лидеров не оказывали никакого ощутимого влияния на ситуацию в Тибете.
Вернувшись в Маклеод Гандж, я понял, что буддизм тоже, так или иначе, потерял свою наивную простоту. За прошедшие двадцать лет со времени моего первого приезда сюда буддийские центры, общины и издательства возникли и распространились по всей Европе, Америке и Австралии. Это случилось в значительной степени благодаря усилиям западных жителей, которые возвратились домой после своих духовных поисков в Азии и начали приглашать своих буддийских учителей к себе на родину, где они могли основывать свои центры. Популярность буддизма неуклонно росла. Он больше не воспринимался как странное духовное времяпрепровождение престарелых хиппи, но с помощью энтузиастов встраивался в западную массовую культуру. Неизбежно буддизм также становился и более институциализированным. В очень короткое время буддийские круги расширили сферы влияния и обрели богатых благотворителей. Горючая смесь из «пробужденных мастеров», преданных учеников и грандиозных духовных чаяний легко может привести к сектантству и злоупотреблению властью. Это были ключевые вопросы, с которыми мы прибыли в Дхарамсалу, чтобы обсудить их лично с Далай-ламой.
После двух дней подготовки нас проводили в холодное помещение с высоким потолком во дворце, где должна была пройти первая из восьми двухчасовых встреч с Далай-ламой. Мы подготовили много тем для обсуждения: адаптация буддизма на Западе, традиция против культуры, сектантство, психотерапия, монашество и миряне и старая, но по-прежнему острая проблема сексуальных отношений между учителями и учениками.
Обсуждения на первой встрече проходили в атмосфере общей неловкости, никто понятия не имел, к чему все это и чего можно ожидать. Слушая наши краткие выступления, Далай-лама источал почти неисчерпаемую энергию, с легкостью переходя от напряженных внутренних размышлений к безудержному смеху. Его лицо сияло такой теплотой и открытостью, что было трудно отвести от него глаза. Когда его что-то волновало, его голос становился высоким, почти срывающимся на крик, и стаккато отрывистых английских слогов переходило в поток тибетских слов; его руки разрубали воздух, когда он приводил доводы. Затем он прерывался – затихал, – усмехался и озарял улыбкой своего собеседника: «Да? Хорошо. И далее?»