Что-то… (сборник)
Шрифт:
Вход в дом (назвать это «подъезд», или тем более «парадное» – было невозможно) располагался с другой стороны, так что дом нужно бы обходить, оказываясь не во дворе, как можно было ожидать, а на небольшом, пустом, пространстве между домом и гаражами, за которыми были земельные участки, где жильцы могли что-то сажать. Так что он теперь и огородничеством мог заниматься! Смешно.
В подъезде (как он про себя, по привычке, продолжал определять это пространство) на второй этаж вела узкая деревянная лестница,
Благо, деньги на квартиру ушли не все, так что можно было позволить, хотя бы элементарный, ремонт, с заменой сантехники и постилкой линолеума. А вот пластиковые окна он ставить не стал. Во-первых, зачем? Тишайший район! Без малого – кладбищенский. К тому же, он видел в соседних домах, как смотрятся стеклопакеты в их стенах. Не пойдёт!
Когда закончился ремонт, он перевёз ту небольшую часть мебели, что оставил себе из проданной квартиры и некоторое время хранил на даче знакомого. Кресло, диван, шифоньер, и оставшийся от второй жены комод, на котором вполне умещались небольшой ЖК-телевизор и аудиосистема. Ну, и ещё стиралку-автомат – радость облегчения для одинокого мужика, – с подключением которой пришлось повозиться.
Кресло он поставил в эркер, боком, чтобы можно было, сидя в нём, смотреть в окно. Видеть там, правда, особо нечего, но всё-таки что-то есть в смотрении в окно. Диван он сразу разложил и застелил постельным, намереваясь так и оставить постоянно. Свободного пространства оставалось предостаточно, что ему искренне нравилось. Правда, потрёпанная кухонная мебель, оставшаяся от прежних хозяев, вносила некоторый диссонанс в обстановку, стоя в «кухонном» углу, но менять её он не собирался. Его всё устраивало
Его соседкой по площадке оказалась пожилая женщина – в возрастном ранжире «за шестьдесят», – которая всё ещё пыталась выставить свою женственность, обильно пользуясь косметикой. На его взгляд, это было слегка смехотворно. Он вообще не любил пожилых женщин. Как вид. Когда-то он услышал афоризм, который ему очень понравился: «Баба-дура – это ещё терпимо, и даже может быть прикольно, но вот баба-дура, возомнившая себя умудрённой жизненным опытом – это пипец!».
При их первой встрече на лестнице, она улыбнулась ему – излишне слащаво, как ему показалось – и представилась:
– Меня зовут Любовь Васильевна, сосед.
– Вадим, – кивнул он в ответ.
С тех пор, при встречах, они вежливо здоровались, не ввязываясь в диалоги. Один раз он видел её с молодой женщиной, явно её дочерью, чьи «выдающиеся части» он, автоматически, оценил, только тогда заметив, что ими она – вся в маму.
Однажды сентябрьским вечером раздалась трель дверного звонка, к которой он ещё не привык. Открыв дверь, он увидел соседку в толстом лиловом халате, затянутым поясом, но с довольно большим декольте, в котором выпирались округлости больших, и явно не «взнузданных» бюстгальтером, грудей.
«Это что, претензия на соблазнительность?!», подумал он с внутренней усмешкой.
В руках она держала раскрашенную под Хохлому сахарницу. Чуть выставив её перед собой, она сказала, изобразив смущённую улыбку:
– Можете кривиться от банальности, Вадим, но у меня, оказалось, кончился сахар. Одолжите?
– Конечно, – кивнул он с лёгкой улыбкой. – Проходите.
Взяв у неё сахарницу, он пошёл к кухонному столу. Пройдя в квартиру и, не оборачиваясь, прикрыв дверь, она осмотрела переделанное пространство.
– Как замечательно вы сделали! Прям как зарубежном фильме.
– Ну, хоть что-то – ответил он, чуть пожав плечами, насыпая сахар.
Когда он обернулся к ней с наполненной сахарницей, она стояла в распахнутом халате, заведя его полы за округлости грудей, будто выставив их напоказ. Её голое тело было в целюлитных и старческих морщинах, и только на больших, ещё в меру опущенных, грудях кожа была гладкой и явно упругой; создавалось впечатление, что их взяли с другого тела и привесили к этому.
«И этим она хочет меня соблазнить?!», подумал он, выпустив на губы кривую усмешку.
– Послушайте, Любовь Васильевна, я…
– Тшшшш! – перебила она его с успокаивающей улыбкой. – Всё будет замечательно, Вадим! Всё будет прекрасно!
Он очнулся, когда она, перелезая через него на край дивана, увесисто шлёпнула его по щеке тяжело раскачивающейся грудью. Встав на пол, она наклонилась к нему – при этом он никак не мог оторвать взгляд от её раскачивающихся грудей – и погладила его по щеке.
– Хороший мальчик! – сказала она нежно. – Всё было замечательно!
Надев халат и запахивая его на ходу, она подошла к обеденному столу, взяла с него свою сахарницу, и, один раз одобряюще взглянув на него, вышла из квартиры, тихо щёлкнув язычком замка.
Он продолжал лежать в каком-то растерянном состоянии. Нет, он, конечно, не мальчик, которого извратно соблазнила нехорошая тётя, но самоощущение у него было именно такое. При этом, ему не было противно, хотя, вроде бы, должно быть. Не было. Он прекрасно помнил свои ощущения от их секса. Приятно, и даже очень. Но он совершенно не помнил, как он оказался голым на диване. Она его что, загипнотизировала? Чёрт знает, что такое!