Что ты видишь сейчас?
Шрифт:
Я прошла дальше в дом, поднялась в мансарду и спустилась в маленькую спальню в башне, где никто никогда не жил. Старую кровать на пружинах не убрали, под ней стоял ящик. На поленнице — давнишний французский научный журнал и коробок спичек. Я полистала журнал, на развороте которого кто-то нацарапал тонкие кружочки. Лестница заскрипела под шагами посетителей, я отложила журнал и покинула комнату, чтобы остаться одной.
На кухне все ящики и шкафчики были пустыми. Слабый запах жаркого впитался в мятнозеленые обои с цветочным рисунком. Зашел мужчина в кожаной куртке и начал бить в кухонную стену так сильно, что сотрясался дом. Маклер стоял рядом
Я не смогла пройти дальше и незаметно вышла из дома. Зачем я вообще приходила? Мне стало стыдно за свое неуместное любопытство. Объявление о продаже дома и нежелание наследников сохранить Удден потрясло меня до глубины души. Такой дом нельзя продавать! Почему они не хотят его оставить? Для меня это место стало хранилищем вечности, в котором навсегда остановилось время и царил порядок. Каждое утро солнце будет освещать зал, коврики на деревянном полу, подоконники с горшками старой герани из Морбаки. Все остальное казалось таким ничтожным, таким бесполезным… От прошлого здесь не останется ни следа.
Маклер предупредил, что через десять минут нам надо уходить, чтобы успеть на паром. Я в одиночестве вышла на берег, куда выходила множество раз. Лед трещал в бухте, гудел в открытых полыньях и каналах, издавая глухой звук, которого так боялась Анна. По ночам ранней весной в желтой комнате она прятала голову под подушку, чтобы не слышать эти звуки.
Я больше не хотела осматривать дом, а прошла по коварному мартовскому льду до середины сияющей бухты, повернулась и, достав фотоаппарат, сделала несколько снимков. Глаза слезились от яркого света и нахлынувших воспоминаний. Дом, тянущийся к солнцу, остроконечная башенка, облупившаяся стеклянная веранда и лодки навсегда останутся во мне. Он уже не будет таким, как прежде: другие люди, их любовь, судьба, звезды, дожди и штормы, прогнозы погоды по радио изменят его. Но он будет жить дальше…
Я повернулась к проделанным во льду полыньям. Возле некоторых виднелись кровавые следы от рыбы, которую вытаскивали крюками из воды, и желто-бурые пятна от пролитого кофе. Куски льда плавали в черной воде. Я еще раз обвела взглядом дом и бухту, прикинула расстояние и вспомнила то место, где мы купались прямо в открытом море под палящим солнцем. Где-то неподалеку был Руссен. Нам так и не удалось туда добраться. На полпути Анну всегда одолевал детский страх перед глубиной. Она кричала и смеялась, отталкивала меня в воде, ее волосы струились вдоль моего тела, как липкие щупальца медузы. Я плыла вперед и возмущалась ее страху и крикам. Потом мне это надоедало, я сбрасывала Анну, называя ее отвратительной рыбой-прилипалой. Ей приходилось плыть назад, делая короткие и резкие гребки, а я уплывала в залив одна.
Недолго думая, я сунула руку в карман и вытащила шероховатую коробочку с золотыми часами. Маклер уже собирал своих клиентов, они подходили с разных сторон по льду и берегу. Улучив момент, чтобы никто не видел, я бросила коробочку в черноту полыньи. Она камнем пошла на дно.
СУПРУГ
— Не возвращайся сегодня домой, Томас.
Во взгляде Паскаля не было ни малейшего сомнения в том, что я действительно не приду сегодня в нашу темную съемную комнату на окраине Биаррица. Он произнес что-то еще, утонувшее в шуме товарной станции за окнами.
— Почему? — спросил я, хотя прекрасно
Я чувствовал, что Паскаль смотрит на меня, но не оборачивался. Он молча домыл посуду, повернулся ко мне с напряженным лицом и облокотился на мойку.
Я стоял возле окна, всего в нескольких метрах от него. Мне вдруг захотелось изо всех сил ударить его в лоб. Чтобы его шрам разошелся и хлынула кровь, темная и густая, как тогда, когда доска для серфинга, отскочив от волны, врезала ему между глаз. Вода окрасилась в темный цвет, волосы облепили пульсирующую рану. Прежде чем мы добрались до берега и нашли носовой платок, даже я, привыкший к виду крови, перепугался.
В тот день мы заплыли очень далеко. Все указывало на хороший ветер и высокие волны в бухте прямо на границе между Испанией и Францией. Мы приехали рано. Только несколько австралийцев лежали на своих досках, как маленькие тени в солнечном сиянии. Паскаль зашел в воду первым и ловил волну за волной. Трагедия произошла, когда мы проплавали уже пару часов. Он неправильно вскочил на гребень волны, потерял равновесие и соскользнул в неудачный момент. Доска отскочила и ударила его прямо в лоб, что хоть раз в жизни случается со всеми серфингистами. Помочь ему я не успел.
Из разговоров о серфинге с людьми, ни разу не стоявшими на доске, я понял, что этот вид спорта не считается опасным, а океан представляется несведущим огромной безмолвной далью. Никто и не подозревает, сколько мощных звуков исходит из сердца океана, как они захватывают дух и перекрывают все другие ощущения до такой степени, что хочется бесконечно внимать этой силе и неистовству.
Прежде чем отвезти Паскаля к врачу в Хендайе, я оказал ему первую помощь, но кровь не останавливалась. Он со смехом утверждал, что ему совсем не больно, и хвалил мою врачебную хватку. По дороге в больницу его вырвало прямо в машине, но он не жаловался, ведь его ждала Анна, которая любила захватывающие истории. Мы оба знали о ее любви к драмам.
— Обещай, что не придешь. — Паскаль поставил посуду в кухонный шкаф и вновь уставился на меня. Мне хотелось ударить его, я не мог допустить, чтобы он провел с ней хоть одну лишнюю секунду.
После первой встречи с Анной он сказал, что он созданы друг для друга, теперь существовали только он и Анна, не Грегори и Анна, как прежде, и не Жак и Анна, как до этого. Но он еще не знал, что она запала мне в душу. Эта девушка будет моей! Паскаль — ничтожество, хотя я признавал, что он симпатичный: приятная внешность, красивые руки и крупный мягкий рот. Вчера вечером я долго наблюдал за их поцелуями, представлял себя на месте Анны и прижимался своими губами к его губам, а потом был Паскалем и целовал ее.
— Ты ведь можешь переночевать у Бернара или в машине. — Взгляд Паскаля стал почти умоляющим, что ему было совсем несвойственно. Разве он еще не понял, что дело касалось нас обоих? За окнами, заскрежетав колесами, остановился поезд.
— Ты же понимаешь, что ее нельзя вести сюда, — возразил я и махнул рукой на перепачканные песком доски для серфинга, которые грудой лежали на полу среди одежды и промокших полотенец.
Паскаль дернулся, отчаянно пытаясь подобрать слова, которые могли бы убедить меня. Вид у него был совершенно глупый. Как я мог считать его красивым? Его волосы выцвели от солнца и соленой воды, под глазами залегли тени, рана на лбу, затянувшись, оставила уродливый шрам.