Что ты видишь сейчас?
Шрифт:
К вечеру все успокоились, и мы с Ингрид снова попытались поговорить с дочерью.
— За что ты рассердилась на него? — снова и снова спрашивал я. Но она отказывалась отвечать, только мотала головой. Ингрид умоляла ее сказать хоть что-нибудь, но вскоре нам пришлось отступиться от дочери.
Можно заставить ребенка сделать что-то против его воли — прибраться в квартире или дочитать неинтересную книгу, — однако нельзя заставить его говорить.
Я был зол: нам пришлось уступить, дочь имела наглость молчать, мы совершенно не справлялись с ней и теперь она будет думать, что можно продолжать хулиганить и драться без всяких объяснений. Ее
Немного позже она, в тонкой ночной рубашке, сидела на краешке кровати и вдруг сказала:
— Он смотрел на меня… он всегда смотрит на меня.
— Тот мальчик, с которым ты подралась? — не понял я, но она уже отвернулась к стенке.
На ее предплечье виднелись три сине-черных синяка, как будто ее нежную кожу зажали в железные тиски. Я никогда не дрался подобным образом, и у меня никогда не было таких синяков, да и по лицу, как она, никогда не бил. Работая в полиции много лет, я всегда старался избегать драки, ну разве что в случае самообороны, — я мог уложить на пол, скрутить преступника, но не бить.
Осторожно погладив Анну по руке, я спросил, не больно ли ей, но она уже, казалось, заснула. Сильный запах ее волос одновременно манил и отталкивал. Она пахла так и когда была маленькой, с легким шелковистым пушком на головке.
Я погасил лампу, вышел из детской, и в душу мою закралось сомнение. Может, моя дочь была совсем не виновата и в школе с ней постоянно что-то случалось, а никто не увидел или не понял. Возможно, ей пришлось защищаться. Или она чувствует себя совершенно одинокой, беспомощной и всеми брошенной.
В то лето, когда ей должно было исполниться пять лет, Анна решила во что бы то ни стало научиться плавать. Она была еще маленькой, чтобы ходить в бассейн у паромного причала, где учились плавать наши старшие дети, но ее решение было твердым. Мы давно подозревали в ней огромную силу воли, однако на Уддене, посреди скал и острых камней, было сложно проводить уроки плавания. Нигде, кроме «лагуны», как называли ее дети, не получалось стоять и удерживать ребенка над водой. Только там малыши могли иногда снимать с себя надувные круги, жилеты и плавательные манжеты.
Анна всегда плохо ела, поэтому была худенькой и быстро замерзала в прохладной воде, но никогда не отступала от цели. И я взялся за дело. Урок начинался с нескольких минут упражнений на суше — на нагретых солнцем скалах. Я держал ее голые ступни и повторял те же команды, что и старшим детям: «Ноги к себе, согнуть в коленях, разогнуть и оттолкнуться».
Но с Анной так не получалось. У нее не хватало терпения выучить эту последовательность, и она все делала невпопад, желая поскорее зайти в воду. Только там она впервые более или менее поняла, как нужно двигаться.
Спустя какое-то время я разрешил ей пропускать тренировку на берегу, но она все равно злилась, вырывалась и кричала. Иногда бросалась очертя голову в воду, и мне приходилось прыгать за ней. Хотя она камнем шла ко дну, под водой никогда не паниковала и даже царапалась и кусалась, если я вытаскивал ее на поверхность.
Однажды, когда я схватил Анну и, несмотря на яростное сопротивление, крепко сжал ее маленькое тельце, то поскользнулся на скользких камнях. Держа дочку и пытаясь уберечь ее от удара о камни, я неудачно приземлился. Боль в копчике была такой сильной, что я закричал, хотя понимал, что выгляжу комично, сидя
Однако не каждая наша тренировка заканчивалась ссорой. Нередко мы плескались в воде, смеялись, топя друг друга, и были счастливы. Сила духа дочери восхищала меня.
Поэтому мне было довольно странно, что у нее не получалось научиться прилично плавать. Только к концу лета я стал отпускать ее одну в воду и ей удавалось проплыть всего несколько метров, прежде чем она начинала тонуть. Может, она была слишком мала, чтобы одновременно правильно дышать, удерживаться на плаву и двигаться вперед.
У нас сохранилась единственная фотография урока плавания тем летом. Она была сделана вскоре после моего падения на камни. Пока я лечился, Анне запретили плавать и посадили под домашний арест, а мать и сестры следили, чтобы она не сбежала на берег вопреки всем запретам.
В день, когда мы возобновили тренировки, к нам присоединилась Ингрид, чтобы сгладить наше взаимное недовольство и понаблюдать за дочерью. После своего падения я был очень зол на Анну за то, что она смеялась надо мной, и попытался поговорить с ней. Но она, как обычно, отказалась разговаривать и ушла в свою комнату, хлопнув дверью. Позже она вспоминала, что эти уроки плавания раздражали ее. Что я вел себя глупо и всегда слишком крепко ее держал, что я такой же, как ее воспитательница в садике, с которой Анна бесконечно конфликтовала. Воспитательница, в свою очередь, считала ее дурно воспитанной, слишком самодовольной «язвой, совершенно непохожей на мягких и отзывчивых девочек в группе». Эта воспитательница оказалась первой в череде недовольных наставников, омрачавших жизнь нашей юной дочери.
Я постоянно тревожился из-за Анны и советовался с Ингрид. Что делать? Какую ошибку мы совершили? Что нам сказать ей, чтобы она поняла? Ингрид относилась ко всему проще.
— Все будет нормально, — говорила она. — Все-таки хорошо, что Анна знает, чего хочет.
Так вот, после моего выздоровления мы отправились в лагуну втроем, по дороге разговаривая о злобе. О том, что это чувство может пригодиться, но может и помешать. Мы объяснили дочери, как испугались, когда она прыгнула в воду, что она могла утонуть в лагуне и что мы несем за нее ответственность. Анна шла между нами, опустив голову и засунув руки в карманы старого светло-голубого купального халата, который по очереди успели поносить ее сестры. Казалось, она слушала, но вот что именно она слышала, оставалось загадкой. Солнце припекало, золотя ее густые рыжие волосы.
Потом мы учились плавать, а Ингрид сидела на скале и подбадривала нас радостными выкриками. Когда нам захотелось передохнуть, она поднялась и подошла к нам с фотоаппаратом. У нее уже был виден живот — последняя поздняя беременность, совершенно незапланированная. Чтобы Ингрид не стояла на опасных скользких камнях, я быстро прижал к себе Анну, а жена щелкнула затвором фотоаппарата. Эта фотография стала одной из лучших в нашем семейном альбоме. Я выглядел радостным, сильным, беззаботным, а смеющаяся Анна казалась чудесным ребенком с солнечными волосами, обрамлявшими ее личико.