Что я сделала ради любви
Шрифт:
Чаз злобно сощурила обведенные черной тушью глаза:
– Брэм не любит чужих в своем офисе. Вам тут нельзя находиться.
– Я не чужая. Я его жена, – отрезала Джорджи, втайне поражаясь собственным словам.
– Он сюда даже уборщицу не пускает, – прошипела Чаз, вскинув подбородок. – Никого, кроме меня.
– Ты очень ему предана. Интересно почему?
Чаз вытащила из чуланчика ведро и веник.
– Это моя работа.
Теперь Джорджи не могла покопаться в его компьютерных файлах и уже собралась уходить, как заметила видеокамеру,
Чаз бросила подметать и выпрямилась:
– Не трогайте это!
Джорджи быстро направила камеру на Чаз и нажала кнопку «Запись».
– Почему ты так хлопочешь о Брэме?
Чаз прижала веник к груди.
– Что вы делаете?
– Мне интересна причина такой преданности.
– Выключите это!
Джорджи отрегулировала фокус. Под пирсингом и свирепой гримасой обнаружились тонкие, почти изящные черты. Чаз прихватила волосы сбоку маленькой серебряной заколкой. Другая сторона топорщилась над ухом острыми прядями, как ирокез. Яростная независимость Чаз поражала Джорджи. Она и представить не могла, что существуют люди, которым совершенно нет дела до мнения окружающих.
– Полагаю, ты единственная в Лос-Анджелесе, кто терпеть не может камеру. Никогда не мечтала быть актрисой? – спросила она. – Именно для этого сюда приезжают девушки со всех концов Америки.
– Я? Нет. А откуда вам известно, что я не родилась здесь?
– Интуиция.
Продолжая смотреть в объектив, Джорджи видела, как напряжены уголки маленького рта Чаз.
– Большинство двадцатилетних девушек терпеть не могут такую работу, как твоя.
Чаз крепче сжала веник, словно готовилась идти в бой.
– А мне моя работа нравится. Вы, возможно, считаете, что она не важна?
– Думаю, любая работа зависит от того, как человек к ней относится, – процитировала Джорджи отца.
Камера незаметно изменила сущность отношений между ними. Впервые с той минуты, как они встретились, Чаз выглядела неуверенной.
– Люди должны заниматься тем, к чему у них талант, – выговорила она наконец. – Я ничего другого не умею. – Она попыталась вернуться к работе, однако камера явно ее беспокоила – Выключите эту штуку.
– Как это случилось? – Джорджи обошла вокруг стола и снова взяла ее в фокус. – Как ты выучилась вести дом в таком молодом возрасте?
Чаз вымела мусор из угла.
– Занималась этим с детства.
Джорджи молчала. И, к ее удивлению, Чаз продолжила:
– Мачеха работала в мотеле, недалеко от Барстоу. Двенадцать комнат и закусочная. Вы выключите это или нет?
– Через минуту.
При виде камеры многие люди замыкались. Другие были готовы говорить. Очевидно, Чаз принадлежала к последним. Джорджи снова отошла в сторону.
– Ты там работала?
– Иногда. Мачеха любила повеселиться и не всегда приходила домой вовремя, чтобы успеть на работу на следующий день. Когда так бывало, я пропускала школу и шла убирать мотель.
Джорджи взяла крупным планом лицо девушки, наслаждаясь обретенной свободой.
– Сколько лет тебе было?
– Не знаю. Одиннадцать или около того.
Она принялась орудовать веником на том месте, которое уже успела подмести несколько минут назад.
– Тому типу, что владел мотелем, было наплевать, сколько мне лет; главное – чтобы работа была сделана. А я работала намного лучше ее.
Камера отражала факты. И не высказывала мнения о тяжком труде одиннадцатилетней девочки.
– А как ты относилась к тому, что пропускала школу?
Похоже, батарея вот-вот разрядится.
Чаз пожала плечами:
– Нам нужны были деньги.
– Но работа, наверное, была тебе не по силам.
– Были и хорошие моменты.
– Какие именно?
Чаз продолжала тыкать веником в то же злополучное место на полу.
– Не помню, – выдавила она и, прислонив веник к стенке, взялась за тряпку для пыли.
– Сомневаюсь, что было много хороших моментов, – осторожно заметила Джорджи.
Чаз протерла книжную полку.
– Иногда в мотеле останавливалась семья с ребятишками. Заказывали пиццу или приносили бургеры из закусочной. Дети обязательно проливали что-нибудь на ковер. Страшно было видеть, во что превращался номер. – Она рассеянно протирала одну и ту же книгу. – Повсюду мусор и остатки еды. Простыни на полу, грязные полотенца. Но я старалась привести комнату в порядок.
Лопатки сошлись на худенькой спине, как сложенные крылья. Чаз отшвырнула тряпку.
– Все чушь собачья. Мне нужно работать. Вернусь, когда вас здесь не будет.
Она закрыла за собой дверь как раз в тот момент, когда батарейка камеры разрядилась.
Джорджи только сейчас сообразила, что все это время старалась не дышать. Чаз никогда не рассказала бы так много, не будь у Джорджи камеры. Вынув кассету с пленкой и сунув в карман, она ощутила такой же подъем, который всегда испытывала перед трудной сценой из очередного фильма.
Вечером она нашла на кухне абсолютно отвратительный сандвич, приготовленный, очевидно, для нее: монументальное уродство, сооруженное из толстых ломтей хлеба и таких же кусков мяса и сыра. Все это утопало в майонезе.
Джорджи разобрала сандвич, сделала себе другой, попроще, и поела в одиночестве на веранде. Брэма она так и не увидела.
На следующий день Эрон отдал ей новый выпуск «Флэш». Обложку украшал один из снимков Мела Даффи, сделанный на балконе. Заголовки прямо-таки вопили: «Свадьба, которая потрясла мир!»; «Эксклюзивные фото супружеского счастья Скипа и Скутер!»
На снимке Брэм держал ее в объятиях. Прозрачная белая юбка Джорджи драпировала его рукава. Оба нежно смотрели друг другу в глаза.