Чтобы что-то вспомнить – надо это пройти
Шрифт:
Недалеко от восточных футбольных ворот, выходящих к концу нашей улицы, как бы поперек её, стоял «БУМ» – спортивное Бревно, длинное такое деревянное сооружение, отполированное до блеска босыми ногами детей и с небольшой лесенкой для выхода на него. Не знаю, что меня на это подвигло, скорее всего – малый рост, а с бревна было лучше видно играющие команды, потому я – вышел по лесенке на то бревно, сел на него, естественно – лицом в сторону поля.
Законы подлости никто не отменял, – только я уселся и стал смотреть, тут же, при атаке на ближние ворота, кто-то из нападавших с западной стороны, нанес сильнейший удар в сторону ворот, но мяч у него срезался с ноги и попал в то самое «Бревно». Не прямо в меня, а – в бревно, но от такого удара, бревно, понятное дело- содрогнулось,
Я и сегодня помню и ощущаю то падение. Ко мне подбежали несколько футболистов, поставили на ноги, а я, с окровавленным носом и разбитыми губами, в залитой кровью новой рубашке, бросился с ревом бежать домой, вниз по улице. Улица наша, особенно в верхней её части, была довольно широкой. Я бежал по проезжей части, тряся руками на уровне плеч, практически с закрытыми глазами и громко ревел. На улице никого не было.
Так случилось, что где-то посредине пути, от площади до дома, у колодца, стоящего посредине улицы, возле колхозного двора, мне навстречу – шел Григорий Маркович Сорочинский, в то время – директор «украинской» школы.
Увидев, скорее услышав детский рёв, он остановил меня, поднял на руки, обтер мне носовым платком лицо, успокоил, спросил, где я живу и отнес домой. Дома была только моя бабушка. Отец, недавно вернувшийся домой, после шести лет фронтового отсутствия и мама, с утра поехали в город. Бабушка обмыла мне лицо соленой водой, переодела. Григорий Маркович помогал ей и все старался меня успокоить. Спросил у бабушки- где мои родители, та ответила и он ушел.
На другой день, он снова пришел к нам, вечером, уже папа с мамой были дома. Посмотрел, на мое лицо, сказал, что все будет в порядке, а потом спросил у мамы: «А что у него с руками? Они так разодраны на запястьях.» Мама сказала – «Мы, когда были в эвакуации в сорок четвертом, он подхватил чесотку у цыганских пацанов, их семья жила рядом и с тех пор, у него периодически появляется сыпь на руках, не дает спать, а сонный- он постоянно раздирает засохшую кожу. Не знаем уже, что и делать!».
Еще через день, Григорий Маркович снова появился у нас вечером, но не один. Он, оказывается, поехал на велосипеде в больницу, нашел там доктора, понимающего что-то в дерматологии, объяснил ему ситуацию и уговорил навестить меня после работы. Причем – доктор ехал на велосипеде, а директор школы – практически полубежал рядом с ним, к нам домой, а потом обратно, к дому, где жил доктор, чтобы забрать велосипед.
Доктор обработал мне руки, оставил какие-то мази и через неделю, я забыл о той чесотке. Еще через несколько дней, Григорий Маркович, снова посетил нас, осмотрел мои руки, и остался доволен. Я, перед его приходом, читал старый, еще дореволюционный церковный календарь, он увидел это, удивился, что я уже умею читать. Попросил прочитать несколько строк из того календаря, так как больше никаких печатных изданий в доме не было.
Увидев на кровати балалайку – спросил, кто на ней играет. Бабушка показала на меня – «Вин одын у нас музыкант». «А кто тебе настраивает балалайку?»-спросил гость. «Я сам – ответил я. «А как – по слуху?»-уточнил он. Я сказал, что настраиваю, используя мелодию песни – Ой пид вышынкою- и продемонстрировал, как это я делаю. Он попросил сыграть мне что-нибудь. Сыграл ему несколько простых украинских песен. Потом ещё спросил, сколько мне лет, поблагодарил и ушел.
Это было мое первое памятное знакомство с директором школы и просто человеком. Ни мы ему, ни он нам до этого, знакомы не были. Забегая вперед- добавлю, что в начале следующего, сорок седьмого года, по нашей улице, ходили представители украинской школы, переписывали детей, кому, к началу учебного года исполнится семь лет и кто придет в этом году в первый класс.
Вся юго-западная часть Слободзеи, включая нашу и соседние, с обеих сторон, улицы, были «приписаны» к украинской школе, поэтому при том, подворном обходе, в эту школу, был записан и я. Григорий Маркович, снова пришел к нам домой, уже, как директор школы и просто сказал маме – не надо вашего сына отдавать в нашу школу. Он хорошо говорит
Он действительно попросил директора второй школы; и меня, в виде исключения, единственного из этой части села, приняли в первый класс русской школы № 2. На сколько мне известно, по крайней мере, в период моей учебы, больше из этой части села, никто в ту школу – не ходил. Ходили, но уже после окончания четырех классов, до пятидесятых годов и после 7-8-9-х, уже в более поздние годы.
Я до сих пор благодарен Григорию Марковичу, за то, что он помог мне не пойти в «его» школу. Это тоже память из сороковых….Уже осознанная и очень близкая.
И в самом конце этого, богатого на знаковые события для меня года, случилось еще одно и тоже – памятное. Запомнившееся.
31 декабря 1946 года, в зале заседаний Слободзейского райисполкома, проводился Новогодний утренник, для детей сотрудников. Моя мама тогда работала в райисполкоме, поэтому взяла меня с собой, уходя на работу, с расчетом, чтобы я поучаствовал в том утреннике. Жили мы в Слободзее, по нынешней улице Горького, примерно километрах в четырех от здания исполкома, никаких общественных транспортных средств по селу в то время – не ходило, поэтому всегда мама выходила из дому пораньше, а в тот день, из-за меня, мы вышли часов в пять утра, то есть – ночью. Электричества в те времена по улицам, да и в домах, – не было, небо затянуто тучами, темень непроглядная – не разгонишься. Возможно, мама и не взяла бы меня с собой, именно в тот день, но слишком уж большой интерес двигал в тот день и мной, и мамой. Был как раз пик страшной послевоенной голодовки 1946-47 г.г. и мы надеялись, что на том утреннике – что-то и нам достанется, какой-нибудь пирожок или конфетина, с орехом или яблоком. Так потом и случилось. Не было на утреннике каких-то деликатесов, но детей хотя накормили….
Когда мы с мамой пришли к ней на работу, из детей там никого не было, кроме меня, все остальные дети, жили на молдавской части села, а начало утренника, было назначено на 10 часов утра.
Чтобы я не путался под ногами и никому не мешал, мама отвела меня в подвальное помещение, под зданием райисполкома, там находилась в то время редакция районной газеты (Тогда Каля сталинисте / Сталинский путь). У мамы подруга работала в редакции, и она взялась присмотреть за мной до начала утренника. Места в редакции было не так много, все заняты работой. Я увидел лежащую на тумбочке газету, взял и начал читать. Подошел какой-то мужчина, после оказалось, что это главный редактор, очень удивился, что я умею читать, тем более газету, спросил – откуда я тут взялся. Я был тогда маленьким, очень худым, поэтому, наверное, и привел его в удивление. Мамина подруга объяснила ему ситуацию и почему я в редакции. Редактор знал моих родителей, поэтому даже показал мне отдельные моменты их работы. Особенно запомнились мне небольшие клише – негативы на стеклах, с портретами руководителей страны в то время (Сталин, Молотов и т. д.). А потом он вручил мне свежую Новогоднюю газету, где шло поздравление с наступающим 1947 годом! Для меня это стало знаковым событием. Дома у нас не было ни одной книжки в то время, кроме старого, еще дореволюционного церковного календаря, затертого до дыр, который я знал почти наизусть.
Когда, после утренника, я принес газету домой, то первой её увидела бабушка Маня и попросила меня прочитать из неё новогоднее поздравление. Эту газету я очень берег, прятал от курильщиков, и еще не один десяток раз читал приходящим к нам различным родственникам и гостям, до тех пор, пока в новом, 1947 году, пошел в первый класс и мне, как «читающему первокласснику», по просьбе моей учительницы Александры Филаретовны Дидковской, разрешили брать книги в школьной библиотеке. Помню до сих пор мой первый абонентский номер в школьной библиотеке -424.