Чучело

— Хорош! — протянул толстый дачник, щурясь на небо. — Такого бы на этажерку, чучелом… Какой породы?

— Это, сынок, беркут, — отвечал огородный сторож Макар Белошапкин. — Должно, из степей залетел. Два дни тут крутится, а чего ему надоть, не поймешь.

Макар поглядел на парящего орла, но дачник не понял, каким глазом. Макар был кос и с одним фарфоровым глазом. Макар гордился им. Фарфоровый глаз пришелся впору к своему, мутно-голубому. На говоривших с Макаром фарфоровый глаз нагонял тоску — понять, куда, на что и каким глазом,

— Убей орла! — предложил толстый дачник. — Десятку дам. Для тебя эта десятка — дармовые деньги, вое равно целыми днями дрыхнешь, а у меня чучело будет.

Макар молчал, уперев один глаз в дачника, другой в облака. Он был стар — под шестьдесят — и неопрятен. Нос гнулся к губе, небритый подбородок казался вымазанным гречневой кашей.

Около розового, словно разбухшего, дачника Макар выглядел тощим и жалким. Не сразу замечалось, что это худоба человека, который скрипит, прихварывая, всю жизнь и, глядь, — переживет и здоровых.

Думал Макар долго. «О чем человек думает?» — затосковал толстый дачник.

— Пятьдесят! — сказал Макар и облизал шершавые губы.

— Пятьдесят?!

Дачник всплеснул пухлыми розовыми руками, дачник стал торговаться.

Макар упирал на то, что орел — птица запретная и полезная, поедает больных птиц и зверей, что соседи видят все, что Матвеев — егерь этих охотничьих угодий — мужик зацепистый.

Но дачник торговался умело. Макару казалось — ловит он голыми руками брюхатого, слизистого налима, и, как его ни бери, проклятая рыбина выскальзывает из рук… Наконец срядились за пятнадцать рублей. Дачник пригласил Макара к себе в большую, снятую на месяц комнату в крайнем доме, поднес стопочку и протянул уважительную закуску — бутерброд с черной икрой, похожей на колесную мазь.

«Дал я маху, — мрачно думал Макар, смакуя солоноватые икринки. — Разве это деньги — пятнадцать рублей?..»

Беркут, залетевший из близких казахских степей, был старой, очень крупной птицей. Он часами парил в вышине. Врезаясь черным тревожным силуэтом, он был, как и облака, нетороплив в своем движении. И небо без него уже казалось безжизненным и скучным. Ночевал беркут где-то очень далеко, и, как Макар ни шарил вокруг, как ни выспрашивал ребят, ходивших по грибы, по ягоды, он не мог ничего узнать. Макар встревожился — дармовые пятнадцать рублей могли уехать вместе с дачником в город. Он часами сидел у шалаша, уставив живой глаз на выглядывавший из шершавых листьев желтый огурец, а фарфоровый в то время блуждал, вопрошая пространство.

Дня через два вечером Макар зашел к дачнику и предъявил дополнительные требования. Дачник стал отказываться. Как последнее средство в ход пошли стопочка и бутерброд с икрой. Но Макар был непоколебим, а перед внутренним взором толстяка маячило соблазнительное: красивый орел с распущенными крыльями сидит на этажерке. Вздохнув, дачник вышел, и вернулся с корзинкой, обвязанной тряпкой.

— Ее-то хоть верни, — сказал он.

Макар взял корзинку и ушел…

А на следующее утро, свежее, росное, обещавшее превосходный день, старый беркут из-под облаков вполне явственно разглядел белую курицу у шалаша. Курица была большая и, наверное, очень вкусная. Орел отметил это для себя и улетел. Макар, таившийся в шалаше, отложил ружье и выругался. Оставалось одно — ждать.

Курица, привязанная за желтую лапку длинной бечевкой, наслаждалась жизнью. В следующие дни беркут из подоблачной выси видел ее то купающейся в пыли, то пьющей воду, то разгребающей землю у шалаша.

Орел видел курицу каждый день и лишь изредка человека. Орел решил, что хозяин курицы — растяпа. Хотя курица незавидная добыча и по деревенским курам специализируются такие птичьи подонки, как ястреба-тетеревятники, беркут заинтересовался. Он уже многое знал о белой курице.

Во-первых, она появлялась у шалаша рано утром и торчала там до вечера. Исчезала она лишь днем и то часа на два-три, когда Макар уходил обедать в деревню.

Во-вторых, курица была невероятно глупа. Например, когда его быстрая, грозная тень накрывала ее, курица по-прежнему занималась своими глупыми куриными делами: купалась в пыли, глотала зеленых сочных гусениц или склевывала дремлющих на солнце мух.

В-третьих, курица была крупная и, наверное, жирная.

Но беркут пренебрег бы курицей, если бы не плохое здоровье. Беркут был очень, очень старый. Летать было тяжело, в сырые, холодные дни ломило правое предплечье, а иногда на высоте по-стариковски кружилась голова. Из-за плохого здоровья он прилетел сюда, в лесостепные края, богатые ленивой, зажиревшей дичью. Но и тут старику было трудно. Вчера он обидно промахнулся по зайцу, перебегавшему поле, и весь вечер просидел на сосне, злой и голодный.

Орел решил схватить курицу.

Беркут дал несколько кругов над шалашом Макара — ничего подозрительного, белая курица лениво копается земле.

Беркут нацелился, поднял крылья, подогнул хвост и, выставив напружиненные лапы, Скользнул вниз. Он боялся одного — промахнуться и удариться о землю.

Старик не промахнулся. Курица вскрикнула, но тотчас же орел подхватил ее, убил ударом клюва и, взметнув облако пыли, взлетел. И тут странно — снизу ударил гром, и что-то горячее и зубастое вцепилось в бок. Крыло подогнулось, беркут упал на бок и забился, пытаясь взлететь, но только подпрыгивал. Белую курицу он все еще держал, сжимая когтями.

Макар бросил ружье и выбежал из шалаша. Задыхаясь от возбуждения, подскочил к сильно бьющемуся орлу.

— Есть! Попался! — твердил он.

Увидев Макара, орел понял все, бросил курицу, опрокинулся на спину и выставил лапы.

— Попался! — визжал старик.

Орел предостерегающе щелкнул клювом.

— Не дурак, — бормотал Макар, суетясь вокруг. — В лапищи твои не полезу. Ты, может, легко отделался, так я тебя залечу и в зверинец, за полсотни целкашей. Красавец, может, и больше дадут. А дачника, черта пузатого, оставлю с носом. Пропала его икра понапрасну, хе-хе…

Макар взглянул туда-сюда… Никого. Тогда Макар уже неторопливо оглядел орла и возликовал — красив был орел, красив и огромен. Такого купят. Чего там. Верные полсотни! А вдруг рана тяжелая? Макар встревожился. Поразмыслив, решил — если рана легкая, го лечить, а если тяжелая — убить орла сразу, и все. Макар подошел, взялся за конец раненого крыла, подивившись широте и добротности перьев. Беркут смотрел горящим взглядом.

— Орлик, орлуша, — ласково бормотал Макар и, пробуя, потянул за крыло слегка, потом дернул посильнее. Орел ничего. Тогда Макар потряс крыло и взвизгнул — красивый бурый орел вдруг превратился во что-то огромное, бесформенное, бьющееся, взметнувшее пыль. Оно трепыхалось, подскакивало и вдруг налетело и сильно ударило по ногам.