Чудаки и зануды
Шрифт:
Завернувшись в шубу, мама обошла сваленные вещи в поисках подходящего подарка, поворошила красными наманикюренными пальцами неразобранные кучи на полу, порылась в ящиках и остановилась перед большим зеркалом в золоченой раме. Провела рукой по черным крашеным волосам. В шубе она была похожа на героиню какого-нибудь русского фильма. Пыль клубилась вокруг нее, словно снежная буря в сибирской тундре.
– Да не надо… – запротестовала я.
– Почему это?
– Не нужны мне подарки.
– «Не нужны подарки!» – обиженно повторила мама, и в зеркале отразился ее осуждающий взгляд. – Ты это нарочно говоришь, пигалица, чтобы меня совесть заела!
Я увидела свое бледное отражение в зеркале у нее за спиной. Я почти растворялась в мамином сиянии и была похожа на незадачливого заморыша-домового, который в лунные ночи бродит в одиночестве по Скансену [1] .
– О'кей. Ясное дело, я хочу получить подарок.
Мама порылась в большом деревянном ящике, который накануне притащила с чердака, выудила пыльный стеклянный шар и до тех пор терла его о шубу, пока он не заблестел, как фонарик, в бледном утреннем свете, проникавшем в кухонную дверь.
1
Скансен – парк в Стокгольме, где расположен историко-этнографический музей под открытым небом. (Здесь и далее примечания переводчика.)
Вот, держи, – протянула она. – Это шар для гаданий. Когда-то он принадлежал твоей прабабушке. Бог весть сколько доброго и дурного предсказал он в былые дни. Вдруг в нем отразится твоя будущая большая любовь.
Я взяла стеклянный шар. Он был холодный и до того тяжелый, что я едва не выронила его.
– Это в нем ты отыскала Ингве? – спросила я. – Если так, то от него проку мало.
Мама притворилась, что не расслышала. Она присела на краешек кровати – после переезда это страшилище из красного дерева достанется мне – и принялась за торт, бросая кусочки Килрою и отпуская всякие шуточки, так что вскоре я почти забыла, как паршиво все начиналось.
– Нам нужно держаться вместе, – сказала мама.
Потом она стала названивать соседям, распаковала фарфоровую посуду, замесила тесто. Решила закатить вечером настоящий праздник. Мама любит праздники. А прощальная вечеринка может оказаться весьма кстати: заодно избавимся от лишних вещей, которые неохота тащить с собой на новое место.
Я убрала остатки деньрожденного пиршества и пошла гулять с Килроем.
Часа в четыре начали собираться гости. К тому времени мы успели немного прибрать и сложить ящики и коробки штабелями вдоль стен. Первой заявилась Флудквистен – она разносит по утрам газеты и привыкла приходить рано. Широко улыбаясь и демонстрируя вставные зубы, она с любопытством озиралась по сторонам. За нею подоспели и остальные – все, чьи фамилии написаны на табличке у входной двери: Юхолайнен, Нюстеды со своими драчливыми карапузами, Энгманы, Бюлунд, Викманы, Густавссон-Фреден и Седерстрем. Все тащили с собой миски и тарелки со всякой всячиной: сыром, колбасой, сосисками, маринованными огурцами, копченой салакой, консервированными сливами, пирожками и котлетами. Старый жмот Седерстрем приволок завернутый в фольгу кусок кровяной колбасы и поглядывал на всех исподлобья.
Мама, в туфлях на тонких, как ножи, каблуках и в нелепой огромной шляпе, на которой позвякивала уйма стеклянных бусин, свисавших с полей, словно вуаль, наслаждалась шумной компанией. А я держалась в стороне. Дурацкая затея. Чего ради приглашать всех этих людей, с которыми мы прежде были едва знакомы, а теперь и вовсе собираемся навсегда расстаться?
Тут явились грузчики и стали выносить наши вещи. Мама и их угостила. А соседи все подносили еду и выпивку, галдеж стоял будь здоров, и облако табачного дыма под потолком густело с каждой минутой.
Старик Юхолайнен принес гармошку, а мама подыгрывала ему на саксофоне. Я лежала, свернувшись, на коробках у стены и наблюдала за этими дурацкими танцами. Седерстрем, закрыв глаза, танцевал с дылдой Бюлундихой. Один из грузчиков кружил по комнате фру Энгман. Пятилетний сынишка Нюстедов уселся на пол и пытался кормить Килроя холодными рыбными тефтелями из банки, которую неизвестно где раздобыл.
Вдруг посреди этого бедлама зазвонил телефон. Это был Ингве.
– Позови, пожалуйста, маму, – попросил он, когда я сняла трубку.
– Ее нет, – соврала я.
– Я знаю, что она дома, – не поверил он. – Почему вы до сих пор не выехали?
– Она уже отчалила.
– Я знаю, что она еще там, – повторил Ингве. – Ну да ладно, увидимся завтра утром.
– Кто звонил? – спросила мама.
– Какой-то псих ошибся номером, – еще раз соврала я и улыбнулась.
Господин Викман, рассекавший комнату широкими шагами, наступил в остатки рыбных тефтелей и отдавил Килрою хвост. Пес взвыл и удрал на кухню. Этого он уже стерпеть не мог: сперва пичкали всякой гадостью, а потом еще и хвост отдавили! С меня тоже было достаточно. Я опять взобралась на коробки и заснула.
Не знаю, который был час, когда мама разбудила меня:
– Пора ехать.
Спросонья я только хмыкнула. Никто не заметил, как мы исчезли.
– Все-таки жалко уезжать, – вздохнула мама в дверях.
Угу, – согласилась я, хотя мое мнение ничего не значит.
Хрустальная люстра слегка покачивалась от сквозняка. Блики плясали по обоям, по темным пятнам, оставшимся от картин и прочей дребедени. Луна снисходительно наблюдала спектакль, разыгрывавшийся внизу: танцы среди брошенной мебели, стол с остатками угощения, пустые стаканы и дымящиеся окурки.
Мы кое-как примостились среди коробок. Я положила голову маме на колени.
– У меня такое чувство, будто мы что-то забыли, – пробормотала мама и погладила меня по голове.
Я не ответила. Мне было все равно. Она вечно все забывает. К тому же уйму вещей она оставила в квартире нарочно. Я задремала под убаюкивающий шум мотора и не видела ни мостов, ни улиц, по которым мы проезжали, ни тысяч огней, какими Стокгольм украшает по ночам свой деньрожденный торт.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Сквозь пыльные окна в комнату вливалось солнце – занавесок еще не было, и свет бил прямо в глаза. Но разбудили меня какое-то непонятное ворчание и стоны.
Оказалось, это мама. Она спала высоко на матрасе, брошенном поверх коробок с вещами. Одна нога в блестящем чулке свешивалась вниз. Я же спала, завернувшись в одеяла.