Чудаки и зануды
Шрифт:
– Эй, детка, – прошептал дедушка, – как дела?
– Паршиво, – промямлила я и расплакалась.
Дедушка ткнул меня своим большим носом, совсем как в детстве. От него так замечательно пахло землей, и усы кололись. И как в прежние дни, когда он был добрым, мудрым Богом, а я сопливой малявкой, которую он обожал, я рассказала ему все: о переезде, о Килрое, об Ингве, о маме и о том, как мне невыносимо думать, что он может исчезнуть навсегда. Я плакала и чувствовала, что внутри, будто сердце, бьется жесткий злой комок. Почему все напасти валятся на меня? Почему все нелепые и печальные события должны происходить разом?
– Бедняжка, – прошептал дедушка. – Таков уж род человеческий, все в нем перемешано: блаженные и недотепы, чудаки и зануды. Твоя мама – чудачка, я тоже. И моя мама была с чудинкой. Знаю, с такими людьми жить непросто. А еще есть зануды. Этим вроде полегче. Но и скучнее, черт меня подери!
– Я тоже с чудинкой? – попыталась я улыбнуться.
– А как же! Вот только подрасти! – Он тихо и ласково гладил меня по затылку, где коротко остриженные волосы топорщились во все стороны. – Мы все исполнены сил, о которых знать не знаем, – продолжал дедушка. – Словно море, кишащее всякими диковинами – рыбой и водорослями – и полное движения и жизни. Осторожные зануды строят дурацкие мостики через эти загадочные глубины, боятся замочить ботинки – вдруг испортятся. Мы же, чудаки, прыгаем в поток и отдаемся на волю волн, нас несет течением. Пусть это опасно. Пусть на нас с ужасом и страхом смотрят зануды.
Я не совсем понимала, о чем он толковал. Дедушкина рука на моем затылке казалась большой и тяжелой. А слезы все лились, холодные, словно текли из того жесткого комка, что бился у меня в груди.
– Только остерегайся дурных ветров, – шепнул мне дедушка, прежде чем раствориться в темноте.
Что он хотел этим сказать? Может, он и правда не в своем уме?
Невмоготу мне жить со всеми этими придурками и чудаками, населившими наш дом!
Порыв ветра настежь распахнул окно, свалил с подоконника пару цветочных горшков, стопку счетов, которые мама разобрала вчера вечером, и ворвался прямо мне в сердце.
Я почувствовала, как злоба и гнев переполняют меня.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Я сидела одна на кухне и завтракала – запихивала в себя тосты, которые со злости сожгла почти до углей.
Вошла мама в пятнистом платье под леопарда, выставлявшем на обозрение ноги и грудь. Вдобавок она надела пожарно-красные туфли, напялила черные чулки в сеточку и диковинные темные очки в усыпанной блестками оправе.
– Ты уже встала? – прощебетала она. – Вот, хочу проводить тебя в школу.
– А я думала, ты на маскарад собралась, – злобно съехидничала я.
– Пойду познакомлюсь с твоей учительницей, – продолжала мама, пропустив мои слова мимо ушей, – и на твоих друзей посмотрю.
– Никакие они мне не друзья. Я их еще в глаза не видела.
– Что с тобой? – обиделась она. – Не ты ли говорила, что хочешь иметь нормальную маму. Нормальная мама обязательно в первый день проводила бы дочку в новую школу.
– Нормальная мама никогда бы так не вырядилась.
– Как – так? – удивилась мама и даже сняла очки, чтобы лучше меня разглядеть. – Чем тебе не нравится мой наряд?
– Ты похожа на чокнутую дикарку из какого-нибудь фильма про Тарзана, – проворчала я, ощущая, как злоба пускает корни в моем сердце.
Из туалета приковылял Ингве, уселся за стол, насыпал себе в йогурт гору пшеничных ростков, сухих дрожжей и дробленых орехов.
– О чем речь? – прохрустел он, расправляясь с хлебцем.
– Моя дочь не хочет, чтобы я проводила ее в школу. Считает, что я выгляжу словно полоумная дикарка.
– Конечно, мама должна тебя проводить, – заявил Ингве, совершая положенные двадцать четыре жевательных движения.
– Ни за что! – прошипела я и выскочила из-за стола.
На ходу я как бы нечаянно опрокинула пакет с обезжиренным молоком. Бело-голубой водопад хлынул со стола прямо на отглаженные брюки Ингве.
– Ты что, матери стесняешься? – крикнула мама вдогонку.
– Да! – проорала я, чувствуя, как злоба закипает во мне.
Прежде чем выскочить на улицу, я бросила взгляд в большое зеркало в прихожей. В нем отразилась худенькая, долговязая, невзрачная девчонка в залатанных джинсах, кроссовках и полосатой майке. Глаза, смотревшие из-под короткой челки, источали злобу. Я натянула розовую куртку и двинулась в школу.
Если мама была похожа на дикарку, то я смахивала на отощавшую городскую крысу.
Конечно, я в первый же день опоздала в школу. Немало времени ушло на то, чтобы отыскать на берегу кирпичную коробку с мрачным двором и какой-то статуей, здорово похожей на жареного цыпленка. А потом еще надо было найти нужный класс.
Когда я открыла дверь, все уставились на меня, словно на какое-то наглядное пособие, вроде чучела. Я никого не знала: ни Черпака, ни Водяного, ни Софии, ни Нетты, ни Пэры, ни Данне, ни Пепси, ни Клары, ни Скунса, ни Исака, ни Берсы, ни Катти, ни Мурашки, – а они все таращились на меня.
Учительница была довольно молодая и миловидная. В своем кремовом летнем платье она была похожа на сдобную булочку. Клубнично-красные губки улыбнулись мне, и она спросила:
– Это ты – новенький?
– Наверное, я, – ответила я как можно беспечнее.
– Ты ведь должен был прийти еще вчера, верно?
Ну что тут ответишь? Не рассказывать же, как дедушка в дамских сапогах заявился из больницы, чтобы умереть в нашем доме. Что проку? Скажешь правду – никто не поверит. Хочешь, чтобы верили, – ври.
– Я заблудилась, – пробормотала я неуверенно и сразу поняла, как нелепо это звучит.
Черт! С самого начала выставить себя круглой идиоткой! Я видела, как ребята перешептываются, фыркают и ерзают на стульях. Не слишком-то удачное начало.