Чудеса Антихриста
Шрифт:
— Вы герои! Вы — герои, вы обокрали двух женщин!
Выражение быстро менялось на его благородном лице. Гандольфо видел, как лицо его вдруг исказилось невероятным ужасом. Это было, когда сидевший рядом с ним разбойник протянул свою окровавленную руку. Может быть, он заподозрил истину? Может быть, он подумал, что разбойники разгромили дом, где жила его милая?
Гандольфо рассказывал, как офицеры, назначенные в судья, вошли тихо, серьезно и молча заняли свои места. Но, говорил он, увидя этих важных господ, он немного успокоился. Он сказал себе, что они знают, что Гаэтано благородный
И знаете, когда судья вызвал Гаэтано Алагона, голос его не звучал сурово. Он говорил с ним, как с равным себе.
— Но, — продолжал Гандодьфо, — когда Гаэтано встал, ему стало видно площадь. А по площади, по этой самой площади, где теперь царят радость и веселье, двигалось похоронное шествие.
Это белые братья переносили тело убитой Джианниты в дом ее матери. Они шли с факелами, и ясно были видны носилки, которые они несли на плечах. В то время, как шествие медленно двигалось через площадь, можно было разглядеть покров, наброшенный на тело. Это был покров Алагона, украшенный пестрыми гербами и богатой серебряной бахромой. Увидя это, Гаэтано понял, что убитая была из рода Алагона. Лицо его покрылось мертвенной бледностью, и он покачнулся, словно готовый упасть.
В эту минуту судья спросил его:
— Вы знаете убитую?
И он ответил:
— Да!
И судья, у которого было доброе сердце, продолжал:
— Она была близка вам?
И дон Гаэтано ответил:
— Я любил ее!
Когда Гандольфо дошел до этого места рассказа, донна Микаэла быстро поднялась с места, как бы желая возразить ему, но кавальере Пальмери быстро удержал ее.
— Тише, тише! — сказал он.
И она тихо опустилась на свое место, закрыв лицо руками. Она слегка покачивалась и изредка слабо стонала.
А Гандольфо рассказывал дальше, что судья, выслушав признание Гаэтано, указал на его соучастников и спросил:
— Если вы любили эту женщину, как же вы могли быть заодно с ее убийцами?
Тогда дон Гаэтано обернулся к бандитам. Он поднял сжатые кулаки и потряс ими. И казалось, будь у него под руками кинжал, он заколол бы их всех, одного за другим.
— С ними! — воскликнул он. — У меня есть что-нибудь общее с ними?
И, конечно, он собирался высказать, что ничего не имеет общего с разбойниками и убийцами. Судья ласково улыбнулся ему и казалось, только и ждал этого ответа, чтобы освободить его.
Но в это время произошло чудо.
И Гандольфо рассказал, что среди награбленных вещей перед судьями лежало и маленькое изображение Христа. Оно было длиною в два фута, богато увешано драгоценностями, с золотой короной и в золотых башмачках. В эту минуту один из офицеров наклонился, чтобы взять изображение, и от этого движения корона с него упала и подкатилась к ногам Гаэтано.
Гаэтано поднял корону Христа и одно мгновенье пристально рассматривал ее. Казалось, что он что-то прочел на ней.
Он подержал ее в руках не больше мгновенья, затем конвойный солдат взял ее у него.
Донна Микаэла почти с испугом взглянула на Гандольфо. Изображение Христа! Снова оно! Неужели она сейчас же получит ответ на свою мольбу?
Гандольфо продолжал:
— Но,
О, синьоры, лицо его было так бледно, что казалось прозрачным, а глаза его смотрели кротко и мягко. Весь гнев его сразу пропал.
И он начал просить за бандитов, он просил пощадить их жизнь.
Он просил, чтобы они не убивали этих несчастных. Он умолял милостивых судей сделать для них что-нибудь, чтобы они могли начать жить, как и другие люди.
— Ведь у нас есть только эта жизнь, — говорил он. — Наше царство лишь на земле!
Он начал говорить о том, как живут эти люди. Он говорил, словно читая в их душах. Он рассказывал истории их жизней такими же печальными и мрачными, как они и были в действительности. Он говорил так хорошо, что многие из судей плакали.
Слова его звучали так сильно и властно, что, казалось, Гаэтано был судьей, а судьи — преступниками.
— Видите вы, — говорил он им, — по чьей вине гибнут эти несчастные? Разве вы, имеющие власть, не должны были позаботиться о них?
И видно было, как все они ужаснулись ответственности, какую он возложил на них.
Но судья вдруг прервал его:
— Говорите в свою защиту, Гаэтано Алагона, — сказал он, — а не защищайте других!
Дон Гаэтано рассмеялся на это.
— Синьор, — сказал он, — я знаю так же мало, как и вы, в чем я должен защищаться. Но одно я, действительно, совершил! Я бросил свое призвание в Англии и вернулся в Сицилию чтобы поднять восстание! Я привез с собой оружие. Я говорил возбудительные речи. Я тоже кое-что сделал, хотя и немного!
Судья почти умолял его:
— Не говорите так, дон Гаэтано, — говорил он. — Подумайте о своих словах.
Но он сделал признания, которые вынудили их осудить его.
Когда они сказали, что он приговорен к двадцати девяти годам заключепия, он воскликнул:
— Теперь исполнится желание той, которую только что пронесли мимо. А со мной пусть будет, что будет!
— Больше я не видал его, — проговорил маленький Гандольфо, — потому что конвойные солдаты окружили его и увели.
— А я, слыша, как он просил за убийц своей возлюбленной, я радовался, что тоже могу кое-что сделать для него.
— Я радовался, что скажу прекрасную импровизацию Сан-Себастиано, и он поможете ему. Но мне это не удалось. Я не импровизатор, я ничего не сумел сказать!
Тут он замолчал и с громким плачем бросился перед изображением Сан-Себастиано.
— Прости меня, что я не сумел ничего сказать! — воскликнул он, — все-таки помоги ему! Ты ведь знаешь, когда они осудили его, я решил сделать это ради него, чтобы ты спас его. А теперь я ничего не сумел, и за это ты не поможешь ему!
Донна Микаэла сама не знала, как это случилось, что она и малютка Розалия, любившая Гандольфо, одновременно очутились возле него. Они обе обнимали и целовали его и говорили, что никто не сказал лучше его, никто, никто! Разве он не видел, что они плакали? Сан-Себастиано был им доволен. Донна Микаэла надела кольцо на руку юноши, а вокруг все замахали пестрыми платками, которые в ярком свете иллюминованного собора сверкали, как морские волны.